Новостей дурацких детских говорливая лавина.Черноплодка и малина, облепиха, клещевина.Все свежо, пахуче, мокро и другим не может стать:Чай допьем, закроем окна, на веранде ляжем спать.
И выходишь в сад притихший, где трава пожухла жутко,И стараешься не видеть, как кусты к забору жмутся,Как вступает лакримоза в айне кляйне нахт мюзикИ распарывает небо ослепительный язык.
Памяти И. К.
Заглянуть бы туда, чтоб успеть заглянуть сюдаИ сказать: о да,Все действительно так, как надеется большинство,И лучше того.Не какой-нибудь вынимаемый из мешкаЗолотой орех,Не одна исполненная мечта –Превышенье всех.Нету гурий, фурий, солнечных городов,Золотых садов, молодых годов,Но зато есть то, для чего и названья нет, –И отсюда бред,Бормотанье о музыке, о сияющем сквознякеНа неведомом языке.И еще я вижу пространство большой тоски –Вероятно, ад, –И поэтому надо вести себя по-людски,По-людски, тебе говорят.
То есть не врать, не жадничать свыше меры,Не убивать и прочая бла-бла-бла.Если же погибать, то ради химеры,А не бабла.
Заглянуть на тот свет, чтоб вернуться на этот светИ сказать: о нет.Все действительно так, как думает меньшинство:Ничего, совсем ничего.Нет ни гурий, ни фурий, ни солнечных городов –Никаких следов:Пустота пустот до скончанья лет,И отсюда бред,Безнадежный отчет ниоткуда и ни о комКостенеющим языком.
Опадают последние отблески, лепестки,Исчезает видеоряд.И поэтому надо вести себя по-людски,По-людски, тебе говорят.
То есть терпеть, как приличествует мужчине,Перемигиваться, подшучивать над каргой,Все как обычно, но не по той причине,А по другой.
«Но вот и дни последнего тепла…»
Но вот и дни последнего тепла.Сияет клен, оконного стеклаКасаясь.По улицам шатается толпаКрасавиц.Красавицы сияют испитой,Последней, острой, нервной красотойС мечтательным и хищным выраженьем.Все нараспашку, навзничь, напоказ,Все веет размножением иРазложеньем.
Повсюду жгут листву. В ее дымуМучительно бродить по одному:Все – по два,Но ясно, что не выйдет ничего:Все напоказ, и все обречено.Все будет подло, медленно, черно,Бесплодно.Все рвется умирать и истреблять.Природа, как накрашенная …*,[6]Невинна.О тупике кричит любой пустяк,И летом тоже так. Но летом такНе видно.
Под окнами – дворовый стадион.Всеобщей суете под стать и он:ЧасамиВ футбол гоняет цвет пяти дворов.Аплодисменты, свист, кричалки, рев –Все сами.Чрезмерен каждый выкрик, каждый штрих –Как поцелуй с оглядкой на других;И, краемСознания – «Наш век не так тяжел:Да, все вразнос, а мы еще в футболИграем!»И точно так в прощальный свой расцветШевелится и шепчет всякий бред
Держава,Которая, как старое «Пежо»,В закатном свете выглядит свежо,Но ржаво.Листва шумит, хотя уже суха.На всем кресты, зияние, труха,Как будто на машинке буква «Х»Залипла.И в кабаке, и в доме, и в мозгуВсе голосит: «Я буду! Я могу!» –Но сипло.
Все кончится, иссякнет и умретБез смысла и трагических высот.Все выродится в скверный анекдот.Нет времени честней, чем бабье лето,И если я люблю его – то вотЗа это.
Начало весны
«Сирень проклятая, черемуха чумная…»
Сирень проклятая, черемуха чумная,Щепоть каштанная, рассада на окне,Шин шелест, лепет уст, гроза в начале маяОпять меня дурят, прицел сбивая мне,Надеясь превратить привычного к безлюдью,Бесцветью, холоду, отмене всех щедрот –В того же, прежнего, с распахнутою грудью,Хватающего ртом, зависящего от,Хотящего всего, на что хватает глаза,Идущего домой от девки поутру;Из неучастника, из рыцаря отказаПытаясь сотворить вступившего в игру.Вся эта шушера с утра до полшестого –Прикрытья, ширмочки, соцветья, сватовство –Пытает на разрыв меня, полуживого,И там не нужного, и здесь не своего.
«Внезапно все начинает делаться очень быстро…»
Внезапно все начинает делаться очень быстро.Казалось, что это не кончится никогда, –Но пискнула птица, и проскочила искра,И от нее занимаются промерзшие города.Чувствую себя прежде времени поседевшим,Привыкшим лишь отпираться и обвинять,Растерянным, недоверчивым диссидентом,Которого собираются обменять.Воздух ясней, надежда все откровенней,Ночи короче, и лужи все маслянистее.Что делать, если не знаешь других сравнений?Другой сказал бы – победа, а мы – амнистия.