Выезжаем из Джермы и вновь, как и во время поездки в вади Барджуж, останавливаемся у полицейского поста. Рони заходит к полицейским, объясняет им, куда мы едем и когда следует нас искать. На этот раз контрольное время нашего возвращения —12.00. Стало быть, дорога до трех озер не очень долгая.
Перед нами раскинулся огромный, до полнеба, холм девственно чистого золотистого песка. Прежде чем начать подъем, Рони приказывает уменьшить давление в шинах до 1,5 атмосферы, чтобы машины не зарывались в песок. Пока водители заняты подготовкой автомобилей, я обхожу наш караван и заглядываю через стекло в салоны «джипов», где вижу лишь большие термосы с холодной водой. И никаких припасов! Это уже второе точное свидетельство того, что мы к обеду вернемся на базу.
Пустыня производит на людей разное впечатление — все зависит от характера человека, его настроения, времени года и дня. Но все едины в том, что впечатление от обаяния этого огромного простора остается на всю жизнь как соприкосновение с чем-то бесконечным во времени и пространстве. Русский врач и путешественник А. В. Елисеев — о нем уже неоднократно говорилось в начале книги — считал, что пустыня самое большое впечатление производит на того, кто проведет «в ней лунную ночь, от заката солнца до утренней зари не смыкая очей… Чувство бесконечного охватит его полнее и сильнее, когда он всмотрится яркою лунною ночью в то беспредельное пространство, где утопают горизонты пустыни, озаренные серебристым светом, в ту трепещущую дымку лунного сияния, которым тогда пронизывается все вокруг. Прозрачный, как эфир, как самый свет, чистый воздух пустыни не загрязняется примесями, присущими атмосфере других пространств на земле; он стоит неподвижно, насквозь пронизанный сиянием, и придает блестящий колорит и безжизненным камням, и песку, и всей выжженной поверхности пустыни. Глаз уносится в беспредельную даль, в те светлые сферы, за которыми, кажется, нет ничего, кроме света, а за ним вольною птицею несется и сама мысль, не связанная представлениями о времени и пространстве»[39].
Путешествовать ночью по Сахаре нельзя, и все мысли о пустыне и ее безбрежных просторах Елисееву приходили на привалах. Нам же выбирать не приходится. Современные темпы жизни диктуют нам свои условия, к которым мы вынуждены подстраиваться.
И вот мы в пустыне. Каждая машина идет по своей колее. После ночи и слабой росы песок покрыт тонкой плотной корочкой, которая лопается под колесами, и если ехать друг за другом по одной и той же колее, то больше шансов застрять. Поэтому, развернувшись по фронту тремя машинами, мы идем на штурм Сахары. Едем быстро и, перевалив за первый гребень дюны, попадаем в песчаное море, которое гонит свои гигантские волны нам навстречу. От ощущения бескрайнего простора, белого солнца, блеклого, линялого неба захватывает дух. Но на эмоции нет времени, и, выйдя из машины на минутку полюбоваться видом Сахары, мы вновь устремляемся вперед.
По распадкам между песчаными дюнами мы разгоняемся для очередного рывка вперед. Один из таких рывков чуть не оканчивается катастрофой. Первая машина выскочила с разгону на гребень, который круто обрывается вниз. Если бы водитель не затормозил вовремя, машина определенно завалилась бы вниз, а вытащить ее оттуда практически невозможно. Мы сверху смотрим на дно зажатого высокими, почти отвесными стенами песчаного котлована, из которого трудно выбраться по сыпучему песку даже человеку, не говоря уже об автомашине.
Этот эпизод несколько сбивает лихачество наших водителей, и теперь они более осторожно выбирают дорогу между дюнами. Через полчаса быстрой езды на горизонте показались две одинокие пальмы и утоптанная автомашинами и людьми площадка. Скорее всего это небольшая станция для отдыха караванов. Живая пальма свидетельствует о том, что вода близка от поверхности. Наши водители заметно веселеют: значит, едем правильно и скоро будем на месте. Их настроение передается и всем остальным.
Переваливаем через очередной песчаный холм. Перед нами открывается уютный оазис, разумеется, с финиковыми пальмами. Еще несколько минут — и мы въезжаем в центр оазиса. Вокруг крошечной площади стоит несколько домов — школа, магазин и небольшая кофейня, где собираются местные жители.
Селение называется Мандара. Здесь, вокруг мелководного соленого озера, живет около 400 человек. Его зеркало свинцово блестит в нескольких десятках метров от нас, и мне не терпится увидеть этих красных рачков, которыми питаются местные жители.
В деревенской школе учатся 60 мальчиков и девочек. Дети — светлокожие, без примеси негроидной крови. Они аккуратно одеты. На них — платья, брюки, рубашки, в руках тяжелые сумки. Ребята с любопытством смотрят на иностранцев и своего учителя, который отвечает на наши вопросы. Вряд ли это потомки рабов, осевших в этом оазисе и создавших свой собственный уклад жизни. Учитель, он же директор школы, Али Мухаммед аль-Азхари рассказывает, что сейчас питьевая вода поступает из артезианской скважины, а раньше ее брали из колодцев. Нам обещают их показать. Над некоторыми домами видны телевизионные антенны, и Али подтверждает наше предположение: в деревне есть дизельный движок, который дает электричество по вечерам, а это позволяет смотреть телепередачи из Триполи и Алжира, причем из Алжира эти передачи принимаются лучше, чем из столицы страны.
Идем к озеру Мандара. Оно небольшое, круглое, примерно 500 метров в диаметре. На берегу, заросшем травой, замечаю несколько деревянных форм для изготовления кирпичей. Большинство домов в оазисе сложено из этих кирпичей, в состав которых входит серый озерный ил с переливающимися на солнце соляными кристаллами. Геродот, рассказывая о жителях внутренних районов Ливии, отмечает, что в холмистой песчаной пустыне через каждые десять дней пути встречаются соляные копи и возле них людские поселения. «Жилища всех этих людей строятся из глыб каменной соли. Эта часть Ливии совершенно не орошается дождями, а в случае дождя ведь стены [хижин] из соли не могли бы выдержать. Добываемая там [из земли] соль с виду белого и пурпурного цвета»[40]. Речь, конечно, идет о кирпичах, которые изготавливались именно в таких формах из озерного ила с большой примесью соли.
Мы спрашиваем, есть ли в озере рыба. Нет, рыбы нет. А водятся красные рачки? Да, водятся, и не колеблясь Али лезет в воду в своих желтых полуботинках. Он стоит к нам спиной, и нам не видно, кого он ловит. Затем Али подходит к нам и, разжимая ладонь, показывает раздавленного красного мотыля. Так вот он, красный рачок. Других здесь не водится. У меня не поворачивается язык спросить, едят ли его местные жители, и так все ясно — не едят. Еще одна легенда про Сахару умирает на наших глазах от соприкосновения с реальностью.
Али ведет нас дальше, к источнику. Проходим мимо крепких финиковых пальм. Мелкие красно-черные плоды собраны в кучки. Эти финики идут на корм скоту, а люди их едят если только от голода. Участки обработанной земли отгорожены друг от друга пальмовыми плетнями. Где-то блеют овцы, видны крошечные участки, засаженные клевером, ячменем, кукурузой. Вот и источник. Яма глубиной 5 метров сходит вниз на конус. Внизу кое-где блестит замусоренное финиками и палками зеркало воды. Примерно в 100 метрах отсюда находится второй источник. Есть еще и третий. Сейчас вода из этих источников идет только на орошение.
Скважина за пределами оазиса — мы проезжали мимо бетонной будки, закрывающей скважину, — полностью обеспечивает жителей оазиса хорошей питьевой водой.
Али говорит, что в 2 километрах отсюда расположено другое озеро, более глубокое и красивое. Называют его Умульма (Мать воды). В подтверждение своих слов он рассказал, что несколько лет назад здесь побывала группа французских туристов. Один из них, самый предприимчивый, сделал фотографии, которые продавал как видовые открытки в гостиницах Триполи. От Али мы узнали, что третье озеро тоже существует, но находится далеко, примерно в 40 километрах отсюда.