Я открыл глаза и увидел, что на утку капают прозрачные капли, стекающие с моих щёк.
— Она настолько ужасна? — Том нахмурился и перехватил мою вилку с наколотым кусочком мяса, тщательно осмотрел его и оправил в рот. — Хм, слишком соленая?
— Она великолепна. — Я закашлялся и из глаз сами собой брызнули слезы. — Это… Са… кха-кха… мая вкусна… кха… я утка в моей жизни.
Я не мог остановиться. Меня колотило, рыдания булькали в горле вместе с кашлем.
— Гарри! — Он крепко обнял меня, и я уткнулся носом в его рубашку. — Что произошло?
Его руки осторожно погладили мою спину, совсем как я гладил его пару месяцев назад: осторожно, оглаживая лопатки и перебирая позвонки. Он запоминал всё, абсолютно всё, каждое мое слово и каждый жест.
— Все нормально, не переживай, — от нежных касаний я совсем расклеился, кашель, словно издеваясь, не давал мне нормально говорить. — Это про-сто-ка… кха… шель.
Пока кашель душил меня, я думал о том, что нужно его отправить подальше от меня и Амбридж. Это нужно было сделать с самого начала. Я не должен был потакать своему желанию унять грызущее одиночество. Я не должен был выливать на него свою нерастраченную за годы холостяцкой жизни заботу. Я не должен был смотреть на него часами напролет. Я не должен был поддаваться гипнозу его глаз.
Если бы я поступил правильно с самого начала, Дагворт Пейдж сегодня приготовил бы свою курицу.
Приступ кашля набирал обороты. Меня колотило, я весь трясся и не мог остановиться. Рубашка Тома промокла насквозь. Перед глазами стояли черная яростная воронка, поглощающая маленький плоский камешек бесследно, пена на тонких посиневших губах, раздутое лицо в красную крапинку и выпученные грязно-голубые, как у дохлой рыбы, глаза.
Том, мой заботливый Том, напоил меня теплым чаем с мёдом, влил в меня зелье от кашля и помог подняться наверх в мою постель. От большой дозы зелья я в какой-то момент поплыл, а очнулся уже в своей кровати. Мне было тепло и уютно — сзади меня обнимали чьи-то руки.
— Том? — голос сорвался, и я еле сипел.
— Я тут, всё хорошо. — Руки стиснули меня сильнее, прикосновение горячих губ обожгло шейный позвонок.
— Сколько времени? — у меня не было сил встать, не было сил даже рукой пошевелить. Хотелось навеки остаться в этой постели.
— Два часа ночи. Ты должен поспать.
Я закрыл глаза и расслабился. Легкие горели огнем, нос заложило и спать совсем не хотелось. Сейчас бы то зелье жены Джонсона…
— Я придумал, как нам быть, — внезапно прошептал Том тем самым странным, шипящим голосом. — Я зарегистрируюсь в министерстве, как беженец с Ливана. По новому закону мне обязаны предоставить жильё и работу, и они не смогут проверить мою личность — в Ливане бушует революция. Я легализуюсь и тебе больше не нужно будет скрывать меня. Я буду в безопасности, как и ты.
— Что? — Апатия резко отступила, и я повернулся к нему лицом. — Как… Какая революция?
— Я читаю все газеты, что ты мне выписываешь. А вот ты сам их совсем не читаешь. — В темноте я почти не видел его лица. — В Ливане волшебников, беженцев из других стран, гонит из страны местное население. У них полная безработица и бедность из-за притока дешевой рабочей силы. Наш Министр охотно принимает их из-за эмиграции наших собственных граждан в другие страны после принятия закона о запрете межрасовых браков и лишении магических рас статуса «человек». Таким образом она восполняет убыль населения. Все пройдет гладко, я уверен. Нужно познакомиться с ливанскими беженцами, вызнать все детали, хорошо подготовиться.
От удивления у меня открылся рот.
— Когда ты успел стать криминальным гением? — Я не мог поверить в то, что только что услышал. Три месяца назад он не мог смотреть на закрытые двери.
— Когда понял, что хочу быть с тобой. — Он наклонил свое лицо ближе к моему, его теплое дыхание осело на моих губах.
— Ты не можешь выйти на улицу! Ты не выносишь дневной свет! Ты… — Я захлебнулся словами.
— Завтра же мы пойдем гулять по маггловскому городу. Я всё преодолею.
Его губы вдруг решительно накрыли мой рот. Они оказались мягкими и нежными, совсем не такими, какими казались. Осторожный язык слегка надавил на мои зубы, упрашивая раскрыться, и, не получив ответа, прошелся по нижней губе.
Том шумно выдохнул в мой рот, и я словно очнулся от наваждения. Я всем телом ощутил, как его потряхивает, как напряжены его мышцы.
Я резко отвернулся, разрывая этот поцелуй.
— Ты не должен, — от слишком частого дыхания в горле снова запершило, и я захлебнулся кашлем.
Он зажёг ночник на тумбе и наколдовал мне стакан воды — легко и непринуждённо, как будто умел это делать всегда.
Я подавился водой, больше половины пролив на одеяло, но кашель отступил.
— Завтра же ты должен отправиться к целителю. — Он крепко сжал мои запястья. — Я не дам тебе угробить себя! Это ненормально — так кашлять. И не говори мне, что в Азкабане так все кашляют. Твои зелья тебе уже не помогают!
Он резко встряхнул меня, и я наклонился и упал на подушку боком. Он тут же перевернул меня на спину и придавил своим телом сверху.
Я чуть не застонал от того, насколько желанным оказался его вес на мне. Насколько правильным, восхитительным…
Желание близости захлестнуло меня яростной волной.
Том, Том… Мой пленник, мой спаситель, мой…
Моя одержимость. Я одержим им. С тех самых пор, как он впервые положил свои холодные пальцы на мою обветренную кожу.
Руки, словно и не мои вовсе, поползли по его спине, сомкнулись на талии, с силой надавили на бока, прижали его ко мне ближе. Он чаще задышал и внезапно с тихим рыком вжался своим пахом в мой пах.
Его напряженный член проехался по моему, и я ахнул.
— Гарри, — прошептал он мне на ухо, задевая губами мочку.
Тело прошила дрожь, и я вдруг замер, ослепленный осознанием того, что сейчас происходило между нами.
Нельзя.
— Я никогда не спрашивал, — хрипло выдавил я, разжимая руки. — Что с тобой делал Филлипс. Мне было страшно узнать правду.
Момент был самый не подходящий, но это отвлекло и его, и меня.
Я должен был узнать, что с ним произошло, чтобы смириться с тем, что не могу касаться его так, как мне бы хотелось. Что не могу сжать его задницу, что не могу обвить его ногами и потереться, что не могу разорвать на нем пижаму и языком исследовать его белоснежное гладкое тело.
А может и могу. Ведь я теперь монстр?
— Что делал? — Том был явно сбит с толку. Он обеспокоенно заглянул мне в лицо. — А что он должен был делать, по-твоему? Приносил мне еду, иногда накладывал очищающие, приносил книги и новые пластинки. И постоянно говорил о своих женах. Я заочно возненавидел брак, женщины — сущие мегеры. Он мог часами сидеть напротив клетки на табурете, дуть трубку и пить виски. А когда напивался — начинал изливать мне душу. А я слушал и запоминал, потому что мне было интересно понять его. В последние месяцы перед смертью он только плакал. Кажется, ему было жаль меня.
Облегчение колоссальной силы пригвоздило меня к мягким простыням. От осознания даже мурашки побежали по рукам.
Том — не жертва сексуального насилия. Его заточили по другой причине. Почему я был так слеп? Дагворт Пейдж сказал: нам нужен заключенный, он обладает огромной мощью.
Тома Риддла словно никогда не существовало в нашем мире. Ему тридцать восемь, но выглядит он не старше двадцати. Ему стерли всю память, но не уничтожили, а закрыли в тюрьме, изолировав так, как не изолировали даже Гриндевальда в своё время. Мне должно было прийти зашифрованное анонимное письмо о нем, которое не смогли прочитать даже в министерстве. Я такой идиот. Влюбленный, обезумевший от страха и чувства вины идиот.
Кто же такой Том Риддл?
— Я идиот, прости, — подушка под головой такая мягкая, но его взгляд ещё мягче. Было непривычно и волнительно, когда он вот так смотрел на меня, словно я — самое дорогое, что у него есть.
Хотя, это так и есть, я сам довел его до этого. Он не жертва изнасилования, но он все ещё жертва.