— Я не понимаю и половины того, что тебя волнует. Меня это жутко раздражает, я хочу знать все твои мысли. — Он провел пальцем по моему шраму и меня подбросило на кровати.
Вспышка ослепительной жажды вперемешку с раздражением словно врезалась в мой мозг, и я вскрикнул от неожиданности.
Что это за чертовщина?
— Что? Я сделал тебе больно? — Он вцепился ладонями в мое лицо, с тревогой заглядывая в глаза. — Тебе хуже?
Он схватил свою палочку с тумбочки, но я остановил его руку.
— Нет, это не боль. Я просто… Давай спать, хорошо?
Я не понимал, что это такое. Мой шрам от проклятия странно реагировал на него — это неоспоримый факт, один из многих, которые я игнорировал.
— Я научусь читать мысли и вытрясу из тебя всё. — Он недовольно зашипел и, наконец, слез с меня, устроившись рядом. — Я останусь тут, и не спорь. Я всё равно не уйду.
Он погасил свет и стиснул меня в объятиях. Я слышал его недовольное сопение и улыбался в темноту, хотя хотелось кричать.
Что я делал?! Я должен был выгнать его, должен был убедиться, что он здоров и осознает все, что я хотел от него. Так же нельзя… Я опытней него, я должен заботиться о нем и его чувствах.
Назад дороги не было. Дагворт Пейдж лежал на дне океана, а Том Риддл — в моей постели. Скоро мы легализуем его, и никто, никогда не узнает тайны заключенного пятьсот пятьдесят семь. Он сможет сам делать выбор, и вот тогда…
Тогда будет ясно, захочет он быть со мной или все это — лишь привязанность жертвы к спасителю. А пока я буду стойким.
— Спокойной ночи, Том.
— Спокойной ночи, Гарри.
На грани сна и яви мне привиделось, что я сижу в кресле в кабинете Дамблдора.
«Чаю, мой мальчик?»
Его глаза ярко-голубые, лукавые и слегка сумасшедшие.
В углу, рядом с жердочкой Фоукса, стоял огромный старомодный граммофон. Иголка скользила по затертой пластинке с тихим, приятным скрипом.
«Самое сильное волшебство, что я имел счастье узнать — это музыка».
Горько плакала скрипка, натужно гудела виолончель.
«Это очень грустная музыка, сэр».
«Ничуть. Это произведение учит нас, что как бы ни были сильны тоска и отчаяние, ты всегда можешь выразить их и быть понят».
***
Хогвартс совсем не изменился. Я был тут пять лет назад на первой игре Хьюго Уизли в качестве вратаря. Мальчик, слава Мерлину, умом и самоуверенностью пошел в мать, а силой и ловкостью — в отца. Команда Гриффиндора на голову разгромила Слизерин, радостно было смотреть.
Погода радовала ветром и моросящим беспрерывно дождиком, серое небо со свинцово-черными тучами обещало ливень в самое ближайшее время.
Как будто я принес эту хмарь из Азкабана на своих плечах.
Дышать было намного легче — Живодер напоил меня каким-то жутким, дымящимся зельем, на вкус напоминающим чистый перец. Он ругался, что я не пришёл раньше, называл меня безответственным и инфантильным.
Теперь мне нужно ложиться в Мунго для проведения курса лечения. Этого я не мог себе позволить в ближайшее время. Я каждую свободную минуту проводил рядом с Томом или писал письма и встречался с потенциальными спонсорами, но все пока было тщетно — даже Малфой, ярый противник Амбридж, отказался финансировать переворот. Поэтому, пока я не мог лечь в Мунго и вынужден был пить мерзкое зелье Живодера.
Одно радовало — Том был решительно настроен социализироваться и легализоваться. Мы гуляли по Лондону, замаскировав лица заклинаниями, и он крепко стискивал мою руку, дико взирая на проезжающие мимо машины и разодетых по странной моде людей. Я был в не меньшем шоке: подростки в драных джинсах, женские юбки, едва прикрывающие ягодицы и куча странных металлических штук, вставленных в кожу лица, вызвали у меня подозрение, что магглы сошли с ума.
Но Том стойко выносил все эти потрясения. Он был силён духом, намного сильнее меня. Я действительно начал верить в то, что он способен на всё, если захочет. Он больше не пытался меня поцеловать, но я видел, чувствовал каким-то образом, что он затаился, как змея в высокой траве, и выжидает, когда я расслаблюсь и вновь окажусь в его руках беспомощным и слабым.
Это не очень-то походило на поведение жертвы.
— Мистер Поттер! — МакГонагал сильно постарела, но не утратила остроты взгляда. Возраст добавил ей той самой солидности и завораживающей мудрости, что были присущи Дамблдору. — Рада вас видеть. Что-то с Орденом? Вы нашли финансирование?
Она не могла посещать наши собрания, чтобы не навлечь беды на школу. Хогвартс держался обособленно от министерства из последних сил, Амбридж жаждала навести тут свои порядки и изгнать МакГонагал поганой метлой, но пока у неё ничего не получалось — МакГонагалл следовала каждой букве закона с поражающей дотошностью, и жабе просто не к чему было прикопаться.
Мы общались исключительно с помощью заколдованных дневников. Конечно, она удивилась моему визиту, но мне было необходимо проникнуть в школу. Я воспользовался тем самым ходом, ведущим из визжащей хижины. Подвала “Сладкого Королевства” больше не существовало, теперь там располагалась похоронное бюро и все лишние ходы были погребены под металлической обивкой стен.
— Нет, мой визит не связан с делами Ордена. — Я опустился в знакомое мягкое кресло напротив директора и поднял взгляд. — И финансирование тоже пока не нашлось.
Я вспомнил, как недавно играл с Тедди в шахматы: у крестника был ум отца, и он был достойным соперником. По новому закону о запрете межрасовых браков Тедди мог бы оказаться бастардом, если бы не способности его матери к метаморфмагии, которые перевели её в разряд «магического существа», а не волшебницы. Немыслимо, конечно, лишать человека права называться человеком лишь из-за врожденного семейного дара, но в случае с миссис Люпин это сыграло на руку — она растила своего сына сама и души в нем не чаяла, как и сам Ремус. Я смотрел на него и не мог даже представить, что с ним случится, если его родители погибнут в случае нашего провала, и он останется совсем один в резервации без защиты и поддержки. Его будет ждать ад.
Без артефактов, зелий, да даже продовольствия — Орден был обречен. И галлеоны не падали на нас с неба — никто не решался выступить против мощи Министерства даже тайно.
МакГонагал нахмурилась, но ничего не сказала по этому поводу. Я знал, что и у неё пока ничего не получается.
На долю секунды мне показалось, что сейчас в кресле окажется Дамблдор: с длинной седой бородой, украшенной колокольчиками, с крючковатым длинным носом и съехавших на него очках-половинках. Уж он-то сказал бы нам, что делать.
— Тогда, в чём дело? Мы в опасной ситуации, Гарри, Амбридж всеми силами пытается сдвинуть меня с поста. — МакГонагал в этом большом старом кресле выглядела так же уместно, как и Дамблдор. Наверное, все дело было в самом кресле. — Школа уже напоминает концлагерь, одно мое неверное действие — и дети останутся совсем беззащитными.
— Я знаю, профессор. Но это важно. Скажите, а после смерти профессора Дамблдора… Не осталось его портрета? Или… Он не оставил что-нибудь вам? Может, письмо?
МакГонагал странно посмотрела на меня пару мгновений, а затем горько улыбнулась, прикрыв обвисшие веки.
— Надо же. Столько лет прошло, а его планы до сих пор живут и работают. Мне иногда становится страшно, мистер Поттер. Может, он был настоящим провидцем?
— Что вы имеете в виду? — сердце в груди замерло.
— Он говорил, что вы придёте ко мне, когда достигнете высокой должности в Азкабане. Я тогда, признаюсь, отнеслась к этому заявлению скептически — вы были шестнадцатилетним мальчиком, вспыльчивым и жаждущим справедливости. Трудно было представить, что однажды вы займёте такой мрачный, тяжёлый пост. Но вот — вы здесь.
Я тяжело сглотнул. Как он мог знать это тогда? Я ведь никогда даже не думал о такой службе!
— И что же он сказал?
МакГонагал поднялась с кресла: ей это далось тяжело.
— Он попросил передать вам вот это. — Она достала из настенного шкафа небольшую шкатулку. — Я не знаю, что там, и как это открыть, он сказал — вы сами догадаетесь.