— Простите, что напугал. — Выхода не было, я мог только увести его подальше от них — моей единственной семьи, которую он ещё не прикончил.
Или я делал это потому, что боль в его глазах словно выкручивала мне кости. Я совсем запутался.
— Почему ты не вернулся? Почему? Я прождал всю ночь, — у Тома из воспоминаний всегда было напряженное лицо, как будто он готовился к нападению. У моего Тома лицо совсем другое: доверчиво расслабленное, беззащитное и в то же время готовое к разочарованиям. Как будто он привык, что никто никогда его не поддержит и не поймет, и смирился с этим.
Я не мог себе объяснить, как я это понимал, просто чувствовал, и всё.
— Я всё тебе объясню позже. Пойдём домой? — мой рот жил отдельной жизнью, он что-то говорил, целовал его руку и совсем не собирался оправдываться перед Роном и Гермионой.
Только Том, Том, Том.
Лорд Волдеморт.
Это было безумием, но мне хотелось упасть к его ногам и просить прощения за то, что заставил волноваться, за то, что причинил боль.
— Пойдём. — Он потянул меня за руку к камину, даже не потрудившись попрощаться с Роном и Гермионой.
— Приходите завтра на ужин! — в спину крикнула Гермиона, и в её голосе прозвучала угроза. — Томаш, приятно познакомиться!
— Взаимно, простите за вторжение. — Том крепко стиснул мою талию, мы еле поместились в камин вдвоем.
Как он мог так спокойно разговаривать с другими людьми?
— Площадь Гриммо, 12!
Вихрь зеленого пламени подхватил нас и понес сквозь пространство с бешеной скоростью. Голова заболела от ярких вспышек, желудок скрутило и к горлу подступила кислота.
Когда нас выбросило на пыльный ковер в гостиной особняка, я еле удержал желудок на месте.
— Почему ты ушел? Я подумал, что никогда больше тебя не увижу. Никогда, никогда так не делай, Гарри. Я убью тебя, клянусь! Я убью тебя, если ты покинешь меня.
У него мелко подрагивали пальцы. Он больно вцепился в мое предплечье и не отпускал, только смотрел в лицо отчаянно и пронзительно, а я не знал, что ответить ему.
Глядя во тьму его глаз, полыхающую безумием, я умирал.
— Я испугал тебя? Я не хотел заставлять. Я не подумал, что ты, может, совсем не такой. Я разобрался, я прочитал, что сильно давил на тебя. Так пишет Джилиан Мор в своей книге: Воспитай великого мага. Она не советует навязывать ребенку свои эмоции и ожидания, а я именно так с тобой и поступил, прости… Я же понимал, что ты не хочешь, но все равно воспользовался…
Он говорил быстро, комкая окончания слов, не выпуская мою руку. Он был взволнован и очень переживал. Разве мог бы Волдеморт вести себя так? Даже опытный театрал так не сыграл бы. Волдеморт хладнокровно убил мою мать, моего отца и пытался убить маленького ребенка.
Том был на грани истерики, он чувствовал, что мои чувства изменились. Теперь понятно, почему я так чутко улавливал все оттенки его настроения — это всё связь крестража и хозяина. Проживая с ним продолжительное время, я настроился на него, как антенна вредноскопа.
Может, и чувства мои — не настоящие? Может, это крестраж заставлял меня так сильно его любить?
В голову вдруг пришла глупая, неуместна мысль.
— Ты читал книгу по воспитанию ребенка? Почему? — гораздо безопаснее думать о всякой чепухе, это отвлекало от пугающей неизвестности.
— Я пытался понять, что делаю не так, почему ты меня отвергаешь, — тут же честно ответил он, не скрывая облегчения от того, что я с ним заговорил. — И если ты хоть немного похож на сына миссис Мор, то я всё понял правильно.
Смех вскипел в груди и попросился наружу.
Волдеморт говорил мне, что читал книгу о воспитании ребенка. Он убил мою мать! Убил!
Я закатился так, что смех перерос в кашель и обратно. Невозможно, нереально. Всё это сон, страшный сон.
— Я не понимаю, почему ты смеешься. Но этот смех мне не нравится. Гарри?
Сейчас я четко увидел, что ему не шестнадцать и даже не двадцать, когда мне было, с чем сравнивать. В шестнадцать у него были очаровательные щечки и взгляд Дьявола.
А передо мной сидел мужчина, оторванный от реальности на долгие годы. У него твердые, высеченные из камня черты лица, дневная жёсткая щетина, сломленный взгляд и скорбные морщинки возле губ, совсем незаметные, если не присматриваться.
Но он совсем не тот Волдеморт, что разговаривал с Дамблдором, когда просил должность учителя. У того лицо было обезображено какими-то ритуалами, он весь был как дикий зверь — опасный и страшный. Бесчувственный.
Мой Том Риддл совсем не такой. Он не помнил свою жизнь, он ничего не знал, он доверял мне и ждал моей поддержки. Разве я могу подвести моего Тома?
Я вдруг ясно осознал, что не смогу убить его. Я лучше убью ещё парочку Дагвортов Пейджей, убью старого надзирателя, убью остатки своего благородства. Кажется, только что я расставил приоритеты.
— Всё сложно, Том. — Я попытался успокоить его, как всегда. Не знаю, как влиял на это крестраж в моей голове, но я физически не мог переносить его страдания. — Я многое не могу тебе объяснить. Я правда, правда не знаю, что тебе сказать.
— Скажи, почему ты злишься на меня? Почему ты оставил меня? Ты же обещал всегда быть рядом…
Раньше, ещё день назад я чувствовал себя подонком за то, что любил нездорового, нестабильного эмоционально парня. Сейчас я чувствовал себя подонком ещё больше, потому что продолжал любить убийцу моей семьи.
— Я буду рядом. — Я действительно обещал ему это, и я теперь просто вынужден был быть с ним рядом, чтобы он не натворил ничего «такого». — Но я очень прошу — не требуй от меня чего-то большего, чем я могу предложить.
Выкрутился, ушел от ответа, как настоящий слизеринец. Не зря Шляпа предлагала мне этот факультет.
— Я не понимаю! — злость окрасила его щёки румянцем и ещё больше отдалила от образа холодного, сдержанного Волдеморта. Тот умел держать себя в руках, наверняка. — Почему ты не скажешь всё прямо? Я хочу целовать тебя, я хочу спать с тобой в одной кровати, я только из-за тебя стараюсь стать нормальным! Чтобы ты, наконец, перестал от меня бегать и считать каким-то больным!
— Ты был в изоляции двадцать два года. Ты не знаешь, кем ты был раньше. Ты ничего не знаешь о жизни. Может ты и думаешь, что хочешь меня, но это все — только твой способ справиться с произошедшим.
— Не думай, что знаешь, что я чувствую. Я был в изоляции, но я не сошел с ума. Я много читал, размышлял, анализировал. Я чертовы двадцать два года пытался понять, что движет людьми! Я только тем и занимался, что думал, думал, думал!
— Что ты чувствовал? — перебил я его внезапно. Мне действительно не приходило в голову, что всё это время он ЖИЛ. Он не был в какой-то коме, он жил: ел, спал, читал, писал и рисовал, ходил в туалет. Слушал рассказы Филлипса и музыку, отжимался на кулаках и приседал. — Когда ты очнулся и понял, что не знаешь кто ты и где ты? И потом? Что ты чувствовал всё это время?
Стало немного стыдно за свой эгоизм. Я зациклился на том, что должен или не должен чувствовать к нему, а о нем не подумал. Он же не с Луны свалился, он сидел в тюрьме.
— Что я чувствовал? — Ему, кажется, вожжа попала под хвост. Он вскочил на ноги и меня потянул следом за собой на диван. — Я расскажу, ЧТО я чувствовал!
— Прости, я не хотел тебя задеть. Мне правда… Я правда хочу знать. Расскажи. — Я успокаивающе погладил его сжатый кулак. Этот жест въелся в меня, как самое опасное зелье. — Я не издеваюсь или что-то в этом роде…
— Правда хочешь знать?
Он немного успокоился и сел рядом со мной на диван, но больше не пытался притиснуться ко мне вплотную. Он дал мне пространство.
— Да. Я не пытаюсь принизить твои переживания. Я только сейчас понял, что ты всё это время не был в коме или в беспамятстве… Ты же жил… как-то. Я идиот, прости.
Я улыбался убийце моей семьи. Дамблдор это имел в виду, когда говорил, что любовь — это самый великий дар?
Посмотрите, профессор, куда она меня привела. Я совершенно не помню своих родителей, я вырос с магглами — у меня вообще не было никакой семьи. Раньше. Сейчас Том — моя семья, я чувствую это. Прогнать его — все равно, что отрубить себе руки и ноги.