— Я очнулся в этой клетке и увидел Филлипса. У него было гладкое и гадкое лицо и короткая черная борода, и я подумал — как будто Игорь привел себя в порядок и отъелся. Потом, сколько бы я ни старался, я так и не смог понять, кто такой этот Игорь и почему я вообще о нём вспомнил. — Он пожал плечами и провел рукой по дивану ближе к моему бедру, но потом будто вспомнил, что нельзя, и одернул её.
Я слишком привык реагировать на его действия. Я схватил его ладонь быстрее, чем мозг послал сигнал: это же Волдеморт, ты, придурок!
Я не мог! Не мог слить их воедино в сознании! Это, Мордред подери, два разных человека!
Когда я умру и встречусь с родителями, они плюнут мне в лицо.
— Я плохо помню первые годы заточения. Я совсем ничего не понимал, каждый день был пыткой. Я кричал, пытался найти выход, спрашивал своих тюремщиков, но в ответ получал только молчание. Потом я понял, что могу слышать Филлипса, а он меня — нет. Я не мог с ним поговорить, никак. У меня не было ни книг, ни чернил с пергаментами — ничего. В клетке стоял только старый граммофон и ящик с пластинками. Каждый день ничем не отличался от предыдущего. Я помню только страх и отчаяние.
Я тяжело сглотнул. Насколько это было оправдано со стороны Дамблдора? Преступник даже не помнил своих преступлений.
— Я понимал, что я волшебник, знал, что так не должно быть, но больше ничего. Кто я? За что? Что вообще происходит? Не знаю, кажется, я тогда очень быстро сдался… Не помню. Помню только, что боялся уснуть и дальше всё размывается.
Он замолчал, смотря в одну точку. В гостиной было сумрачно — светил только один светильник у камина, шторы были плотно задернуты, камин давно потух. В доме то и дело что-то шуршало, скрипело и вздыхало, как живое.
Я раньше не замечал, насколько мой дом отличается от Азкабана. Мне всегда казалось, что они жуть как похожи, но это не так. Даже в сумраке тут уютно и тепло, нет сквозняков и сырости. А рядом с Ним так вообще кажется, что тут очень жарко.
— А что ты помнишь? — мне стало как-то неловко. Что я мог сказать в такой ситуации? Очень хотелось поддержать его, но в то же время я помнил, кто он такой.
Это какой-то сюрреализм, бред сумасшедшего. Я испытывал вину за то, что чувствовал.
— Помню, как впервые решил бороться. Я взял кофр от пластинки и написал на нём своей кровью: кто я? Когда он пришел в очередной раз, я подошёл к решетке и поднял кофр. Тогда он промолчал. Не знаю, когда он решил сжалиться. Просто однажды он обратился ко мне: Том. Это было так странно… Осознавать, что у меня есть имя. Мне оно совсем не понравилось. Я ожидал не этого.
Дамблдор упоминал, что он не любил имя своего отца — маггла. Значит, даже потеряв память, он остался тем же?
— Потом он сжалился надо мной. Я просыпался и видел перед собой книги. Это было такое счастье! Мне казалось, что я наконец-то ожил! Я читал без перерыва на сон, я был так счастлив. Просто бегать глазами по строкам — это было так великолепно. Мне казалось, ещё чуть-чуть, и я всё вспомню. Но я не вспоминал. Знаешь, как бывает, когда ты просыпаешься и пытаешься вспомнить свой сон? Где-то там, на грани, ты все помнишь и осознаешь, но стоит открыть глаза — и пустота. Я ненавидел это чувство. Это самое яркое, что я запомнил. Потом было просто… День за днем, наедине с книгами и музыкой. Что бы я ни писал ему, он молчал. Просто приносил мне еду, очищал меня, подолгу смотрел и уходил. Было время, когда я думал, что больше не вынесу этого. Я пытался разбить голову о ножку кровати. У меня ничего не получилось — все в той камере было заколдовано так, чтобы не причинять вреда. Я мечтал, чтобы всё это прекратилось, я не понимал, почему со мной так поступают. Я кричал в пустоту, я пытался задушить себя простыней, я расцарапывал руки ногтями — и никак не мог достичь покоя. Даже когда я сильно калечил себя, смерть все не наступала.
У меня зачесались глаза. Он заслужил всё, что с ним произошло, но… Он же не знал, за что страдает. Разве это справедливость?
Я сжал его руку крепче, давая почувствовать, что я — рядом.
— Я помню, когда перестал пытаться умереть. Он принес мне новую книгу. Не помню названия, но там была такая фраза: если вы испытываете страдания, значит, вы живы… Что-то вроде того. И я вдруг так захотел… просто быть. Жить, узнавать что-то, становиться сильнее! Не знаю. Я не хотел сдаваться. Я сказал себе — однажды ты выберешься отсюда. И я начал действовать. Я выполнял физические упражнения, я пел, разбирал музыку, сочинял новую, читал книги и пытался написать свою, я рисовал свои сны… В каждый момент отчаяния я находил что-то, что удержит меня от безумия. Знаешь, я хотел злиться, но не знал — на кого. Тогда я просто стал внимательнее читать, разбираться в мотивах героев. Я обдумывал каждое слово и это давало мне силы жить дальше.
Меня пробрала дрожь. Я очень ярко представил себя на его месте. Я бы так не смог. Каково это? Какую нужно иметь силу воли вообще, чтобы это пережить?
Волдеморт не просто был самым выдающимся темным волшебником столетия. Он действительно был гением, который смог выдержать невероятную пытку, пытку беспамятством, временем и изоляцией. Что бы он сделал с нашим миром, если бы не выбрал кривую дорожку убийств и темной магии?
Глаза зачесались с новой силой.
Столько загубленных жизней, столько боли… Почему, почему меня не было с ним в то время, когда он только свернул с истинного пути на путь тьмы? Смог бы я его остановить?
Круглые щёчки, пухлые губы, причёска «британка», накрахмаленный воротничок… Он был совсем один, озлобленный и никому не доверяющий. Он был ребенком, которого никто не любил.
— Гарри, только не жалей меня. — Он коснулся моей щеки своей прохладной ладонью, и я закрыл глаза. — Я не хочу твоей жалости.
Так много было сделано неправильно.
Жизнь совсем не такая, как казалось в школе. Нет ничего хорошего и плохого, есть только люди, и то, что они делают друг с другом. Это бесконечный, непрерывный цикл.
— А что, если ты всё это заслужил? Вдруг тебя заточили за твои проступки? — Я давился словами и ненавидел себя за них, но не мог их не сказать.
— И об этом я думал. Но я бы хотел помнить, что я сделал. Иначе, какой смысл? Может, я и сделал нечто ужасное. Но зачем стирать память? Это не имеет никакого смысла…
Смысл только в том, что он — бессмертен. Убей его Дамблдор — и он бы возродился вновь. Вот почему он выбрал такой путь. Пока Том не помнит, что совершил, он не может вернуть себя настоящего. И раз уж убить его можно только убив меня — это единственный путь.
— А ты бы хотел вспомнить? Что если бы ты сделал нечто настолько ужасное, что даже память об этом — непростительна? Ты бы хотел вспомнить, кем ты был?
Это всё равно, что играть с адским пламенем. Кажется, я не настолько здоров и устойчив, как предполагал.
— Раньше думал, что хочу. — Он задумчиво перебирал мои пальцы, рассматривая их, словно видел впервые, и горящий в камине огонь красиво отражался в его глазах. В моей мятой футболке и мягких домашних штанах он походил на Волдемотра не больше, чем я. — Но последнее время… Всё изменилось. Ты всё изменил.
Я изо всех сил зажмурился.
Верить Волдеморту — ну ты и дурак, Гарри Поттер. Так и умрёшь наивным простаком.
— Почему?
Дерьмо, дерьмо! Какого хрена я это спрашиваю?
Чёртово сердце застучало в груди, грозя пробить грудную клетку.
— Я давно уже не верил, что живу по-настоящему. Когда ты пришёл за мной, я решил — что это, наконец-то, мой посмертный сон. Ты был таким… Ты отличался от всех тех людей, что окружали меня с освобождения. Печальный ангел, страдающий, но не сломленный. Я просто не поверил, что всё это по-настоящему. И не верил до того дня, когда ты засунул мокрый палец мне в ухо. Я просто плыл по течению и думал, что наконец-то обрел покой где-то вне этого мира. С тобой, мой ангел.
— Почему? — Я не заметил, как придвинулся к нему ближе и обнял, буквально сдавив его руками. — Почему ты так думал? Разве я похож на ангела? Чепуха.