Мордред бы все побрал! Это по-прежнему было сложно осмыслить. Но я должен был принять какое-то решение. Нужные слова были так близки, я мог бы открыть рот и сказать, что все хорошо, что я буду с ним, что прошлое не важно.
И тогда мир больше не увидит Волдеморта.
Но я никогда не отличался логикой и правильностью поступков. Я снова промолчал. Потому что не знал, что сказать, не представлял даже. В голове словно поселился трехголовый цербер: одна голова говорила одно, вторая другое, а третья требовала немедленно убить источник всех бед человечества и себя заодно, чтобы он никогда больше не смог возродиться.
— Угум, — выдавил я, проклиная свою глупость. Но в голову больше ничего не шло: я был оглушен его близостью и напуган своей зависимостью от него. Чувство вины маячило где-то на периферии, но я оправдывал себя тем, что это все крестраж.
Поэтому я так люблю его.
Том тяжело вздохнул, но смолчал. Мой шрам покалывало от его гнева и раздражения, смешанных с радостью и облегчением.
— Что ты делаешь с медальоном? — наконец перевел я тему, посмотрев через его плечо на помятый артефакт в черных подпалинах.
— Ничего. — Том слишком поспешно ответил и мне это не понравилось. — Так, просто тренируюсь в проклятиях. Ты же не против?
Все его чувства, транслируемые, казалось, прямо мне в голову, разом исчезли.
Я с подозрением покосился на артефакт, но решил не допытываться до правды, все же были дела поважнее. Живодер прямо сейчас находился в моей тюрьме и неизвестно, что замышлял.
— Я не против. — Я решу эту проблему потом. — Мне сейчас нужно на работу, давай поговорим вечером? О… Твоем прошлом и нашем будущем.
Я отстранился от него, отметив, с какой неохотой он разжал руки. Что-то незнакомое мне мелькнуло в его глазах, но тут же пропало. В полутьме чердака трудно было разобрать.
— Не о чем говорить, — отрезал он, отвернувшись. — Я — не Волдеморт, и не хочу им становиться. Я — Томаш Мендес, я скоро оформлю документы в Министерстве. Вот и весь разговор.
Я прикрыл глаза на мгновение, но быстро взял себя в руки.
«Как быть с крестражами, Том? — хотелось спросить мне. — Как мне жить с тобой, зная, что ты убил мою семью? Каково будет нам спустя пятьдесят лет, когда мы не постареем ни на день?»
Вечером эти вопросы придется обсудить. Одно радовало: возвращения Волдеморта не предвиделось.
— До вечера. — Я коснулся кончиками пальцев его щеки и быстро одернул руку. — Приготовишь мне свою фирменную утку сегодня?
Глаза Тома сверкнули торжеством.
— Так и знал, что тебе она понравилась, — самодовольно усмехнулся он. — Не опаздывай на этот раз.
Мне стало легче на душе. На секунду представилось, что дальше все так и будет: возвращение с работы к ужину, просьбы не опаздывать, разговоры по душам, объятия и поцелуи…
Я смогу так жить. Если буду четко разграничивать Томаша Мендеса и Лорда Волдеморта.
***
Над Азкабаном гремела гроза. Воздушные массы сталкивались в небе, обрушивая на остров жуткий грохот, волны жадно облизывали острые скалы, молнии били одна за одной. Казалось, ещё чуть-чуть, и Азкабан расколется пополам, исторгая из своего темного нутра орды дементоров.
Я поежился от холодного, яростного, бьющего в лицо ветра, и направился по тропинке к воротам. В Азкабане не было каминов, порталов и площадок трансгрессии. Попасть сюда можно было только через главные ворота, высеченные в цельном куске скалы, или по воздуху.
Нехорошее предчувствие ворочалось в груди, но я упрямо шел вперед. Подошвы моих толстых ботинок прилипали к скользкой скальной породе, чтобы меня не сдуло ветром в океан, поэтому идти было трудно. Времени поразмыслить было предостаточно.
Живодер.
Я думал, мы стали кем-то вроде друзей. Если бы не Джонсон, который взял с него обет молчания, о Томе сразу бы узнали в министерстве. Если бы я притащил к нему Дагворта Пейджа, об этом бы сразу узнали в министерстве. Это была бы катастрофа!
Я решил уволить его по надуманной причине, не собираясь показывать, что знаю о его подрывной деятельности. Джонсон придумает какую-нибудь причину, бюрократическую придирку, или, может, устроит провокацию.
— Кто идет? — услышал я усиленный сонорусом голос Пирса.
— Надзиратель Поттер, — ответил я оскалившейся горгулье у ворот. В этом месте я совсем не чувствовал себя надзирателем Азкабана: массивные величественные ворота в десять человеческих ростов словно предназначались для кого-то более сильного и огромного, нежели волшебники. Как будто эта крепость строилась не для нас, жалких и маленьких человечков.
Возможно, так и было. Кто знает, сколько лет Азкабану на самом деле. Это место высасывало жизненные силы, словно оно само имело разум и питалось нами, как дементоры питаются радостью заключенных.
Ворота распахнулись, и я вошел на территорию своей вотчины. Оглянувшись напоследок, в щели между закрывающимися воротами я увидел скалистую долину, окруженную пенистыми черными волнами. Молнии сверкали в небе одна за другой, освещая темные тучи.
Мой монохромный мир.
Я махнул рукой Пирсу, сидящему в приемной будке, и пошел в крепость. Все вокруг вдруг стало невыносимым: серые камни, холод, шум волн. Том был прав: мне нужно покинуть это место. Оно убивало меня, гасило все светлое, что ещё оставалось во мне.
Но я не мог.
Азкабан крепко меня держал и не собирался выпускать. Я тоже был заключенным на этом острове.
Я быстро поднялся наверх и толкнул дверь в свой кабинет.
— Гарри? Ты что тут делаешь?
Неожиданно, за моим столом обнаружился Робин Джонсон. При моем появлении он вскочил из-за моего стола, выпустив из рук стопку пергаментов.
— Это ты что тут делаешь? — нахмурился я, подойдя к столу вплотную. Джонсон зачем-то вытащил из картотеки дела заключенных. — Зачем тебе эти дела?
Джонсон смущённо улыбнулся и растрепал свои седые волосы.
— Да я… Видишь ли, тут такое дело… Живодер попросил предоставить ему истории болезней нескольких заключенных как можно скорее, а тебя не было, вот я и залез в кабинет. Прости, он так настаивал.
Я напрягся. Зачем Живодеру понадобились истории болезней именно в тот день, когда меня не было? Что он задумал?
— Это странно, Робин, — я решил не откладывать в долгий ящик разговор о предателе. — Я думаю, что Живодер — шпион Амбридж.
Джонсон округлил глаза и упал обратно в мое кресло.
— Чего? — переспросил он.
— Меня отравили, Робин. — Я понимал, что в это трудно поверить. Джонсон был знаком с Живодером уже лет десять. — Я пил зелья от кашля, которые он мне прописал. Когда я обследовался у него, он сказал, что это обычная пневмония и мне нужно в Мунго. Он знал, что я не могу сейчас туда обратиться, что у меня нет времени, что я не могу оставить Тома одного. Понимаешь? Я ничего не замечал, ведь тут все кашляют. А он пользовался этим. Целительница сказала, что ещё месяц — и я бы просто упал замертво, так и не поняв, что меня травят.
— Я не верю, — покачал головой Джонсон. — Ну не может этого быть! Живодер — это Живодер, он бы никогда не перешел на сторону этой жабы. Я уверен, что это не он.
Я тяжело вздохнул и присел на кресло для допроса. Конечно, Робину тяжело в это поверить. Я бы тоже не поверил, если бы кто-то попытался оговорить, например, самого Джонсона.
— Больше некому. Я пил его зелья и мне не становилось легче. Я идиот, что не замечал этого, мне было совсем не до того.
— Ох, Гарри. — Робин поднялся из кресла и принялся ходить взад вперед, сжав кулаки. — Ты не понимаешь. Живодер ненавидит Амбридж. Он бы никогда не предал тебя.
— Я тоже так думал, но ты же знаешь, он всегда был со странностями. Мало ли, что она ему пообещала?
— Абсурд! — рявкнул он. — Ты иногда удивительно слеп, Гарри!
Я не успел ничего понять, как вдруг в его руке оказалась палочка и цепи на кресле для допросов обвили меня, как щупальца.