— Где, тут? — переспросил я. — Насколько я помню, я находился в Азкабане. Джонсон отдал меня тебе на растерзание?
Рука сжалась на обивке.
— В Азкабане? Так вот почему… — прошептал монстр.
— Я ничего не понимаю, — осторожно сказал я.
Я помнил, как лёг спать в своей камере, прижавшись рукой к царапинам, оставленным Томом. Я так невыносимо по нему скучал, что казалось, будто мое сердце горит. А проснулся уже тут.
— Тебе и не нужно, — сказало существо. — Так будет лучше.
— Мне решать, что для меня лучше, — у меня не было палочки. Я был беззащитен перед ним, но я уже смирился со смертью и предпочел умирать на своих условиях. Сохранить душу — это значит остаться бессмертным. — Кто ты? И где мы?
Существо неожиданно по-человечески тяжело выдохнуло, словно волновалось.
— Мы во сне. Это комната в доме моего отца, — сказало оно спустя пару мгновений тишины. — Я искал тебя. Я знал, что ты не умер. Но почему только сейчас? Прошел месяц.
— Откуда ты меня знаешь? Ты из Ордена? — с надеждой спросил я.
— Я с ними сотрудничаю, — подтвердило существо. — Так что случилось? Почему ты не приходил раньше?
Я чуть не запрыгал от радости, как пятилетний малыш. В Ордене не поверили в мою смерть! Они наняли какую-то страхолюдину для моих поисков!
— Я не знаю, почему так получилось, — сознался я. — Азкабан закрыт от всего, не понимаю, как ты смог пробиться в мой сон. Как тебя зовут? Можешь сказать моим друзьям, что я в порядке? Меня держат на нижнем ярусе, там, где раньше содержали Тома. Пусть они спросят у него, где это. И передай Тому, что я раскаиваюсь. Я не хотел его отталкивать, передай, ладно? Это очень важно.
Мой спаситель сжал подлокотник так, что прорвал когтями обивку.
Это меня настораживало, но я решил, что не вправе давить подозрениями свою единственную надежду. Хотелось расспросить его о многом, но время было безжалостно ко мне — в любой момент сон мог прерваться.
— Я не могу. Твои друзья, как и весь Орден, сейчас в Азкабане. Совсем рядом с тобой. Вы в осаде. Я никак не смогу связаться с ними.
— В осаде? — прошептал я. — Что…
— Переворот провалился. Амбридж наняла армию наемников, Хогвартс уже у неё, скоро падет и Азкабан.
— Нет, — прошептал я, падая на колени.
Я же предупреждал придурка Джонсона! Я…
Стоило признать, где-то в глубине души я надеялся, что чудеса бывают и у Ордена все получится. Эта надежда давала мне силы.
— Том в порядке? — я зажмурился, боясь услышать ответ. — Гермиона? Рон? Мой крестник? Семья Уизли? Они живы?
— Я не знаю. Я утратил с ними связь.
Я сжал кулаки, уговаривая себя успокоиться. Не время сейчас паниковать и оплакивать тех, кто может быть жив. И мои друзья ни за что бы не отдали Тома Амбридж. Он должен быть в порядке. Обязан.
— Что же делать? — прошептал я сам себе, запустив руку в волосы.
— Осада будет долгой, — вдруг сказало существо. — Азкабан неприступен, но без еды долго им не продержаться.
— Спасибо, я в курсе, — огрызнулся я.
— Если кто-то решит захватить власть, лучшего момента и не придумаешь. Пока все заняты этим противостоянием.
Я замер, обдумывая эту идею.
— Зачем ты это говоришь? — Я с подозрением посмотрел на кресло. Этот тип был очень странным. Чересчур. Где Орден откопал его?
— Тебе пора обратно.
Существо щелкнуло пальцами, и я увидел, как комната начала разрушаться. Стены тряслись и выцветали, на них появлялись дыры.
— Нет, постой! — закричал я. — Кто ты? Что ты…
Кресло исчезло, и я провалился во тьму.
***
Ничего не изменилось.
Существо из сна ничем не помогло: я все так же просыпался и засыпал на тесной холодной койке, в знакомом и любимом теле с тонкими пальцами.
Как я ни старался, но связаться с ним во сне больше не получалось, сколько бы я ни пытался. Я мысленно сосредотачивался перед сном, я звал его, я представлял ту комнату, но ничего не происходило. Я просто засыпал, а во сне видел, как умирают все, кого я знал.
Каждый день был мучением.
Там, наверху, были все мои друзья. Они ходили над моей тюрьмой и даже не подозревали, что я внизу, зову их отчаянно и тоскливо. Что я называю их имена по очереди, царапая стену рядом с царапинами Тома. Что я каждый день прошу у них прощения за то, что не уберег, не защитил.
И каждый день я думал о Нём.
Как он там, без меня? Гермиона и Рон, конечно, должны были о нем позаботиться. Наверняка, когда я не вернулся, он пошел к ним. Как он пережил то, что я умер? Наверное, совсем замкнулся в себе. Скорее всего, он захотел отомстить. Сила Лорда Волдеморта на стороне Ордена — это, конечно, огромное преимущество. Другое дело, что пользоваться ею он не умел.
Больше было не важно, кем он был раньше. Сейчас, если бы все каким-то образом закончилось хорошо, я бы не сомневался.
Он был моим Томом. Я любил обнимать его, любил брать за руку, любил, как он улыбается, как злится, когда не получает того, чего хочет, любил его диктаторские замашки, любил напористость, любил его стремление стать лучшим во всем, за что бы он ни брался. Это было необъяснимо, даже мистически — так любить своего несостоявшегося убийцу.
Я стал причиной смерти Дагворта Пейджа. Пусть и косвенно, я тоже стал убийцей. Я день за днем отводил заключенных на казнь, наблюдая, как дементор высасывает их души, и ничего не делал, хоть и понимал, что это неправильно. Я давно уже утратил свой свет. Жизнь обтесала мои наивные представления о ней, показала, кто я такой на самом деле.
И только в изоляции заключения я смог это принять.
Я поступал так, как нужно было для выживания. Вот и все. Только это важно.
И то, что когда-то в другой жизни Том убивал магов тысячами — тоже не важно. Потому что я мог просыпаться с ним рядом, слушать его сердцебиение и ощущать его запах.
Без этого моё существование вообще теряло смысл.
А родители? Я их не знал. Они наверняка не гордились бы мной. Таким, каким я стал. Глупо оглядываться назад и пытаться представить, одобрили бы они меня или нет. Они, возможно, уже переродились и живут себе счастливо, в то время как я мучаюсь, боясь их подвести. Это настолько бессмысленно, что даже смешно.
Это только моя жизнь. Только я проживаю её, только я знаю, что приносит мне радость. Перед лицом смерти я пожалел, что оттолкнул Тома — вот, что важно. Мои сомнения теперь казались мне безмерно глупыми, незрелыми и наивными. Стоило оно того, если я умру со дня на день, так и не познав, каково это — быть с любимым человеком?
Зато родители были бы довольны, да. В моей чертовой голове, потому что только там они и существуют.
Плевать, если эту тягу создает крестраж. Какая разница, если я ощущаю все это так полно и ярко? Если сходил с ума от его растрепанных волос, от его заспанного лица, от его голоса, постоянных касаний? Я чувствовал это, я, а не кто-то другой!
И я все это потерял.
Пожалуй, самое болезненное в ожидании смерти — это как раз сожаление о том, что не сделал, не сказал, на что не решился. Внезапно мозг словно просыпается, и говорит: дурачок, а почему же ты сразу не жил так, как тебе хочется?
Ответа нет.
Потому что ничего не мешало. Кроме тебя самого.
Так почему же ты молчал раньше, чертов мозг?
Раньше, на протяжении своего одинокого унылого жизненного пути, перед сном, я часто вспоминал самые нелепые моменты своей жизни, испытывая при этом стыд и сожаление. Теперь все мое существование свелось к этому нехитрому мероприятию. Пока удары сердца отсчитывали мои последние секунды в этом мире, я вспоминал все самое неприглядное и удивлялся, почему же не сделал все, как надо.
Я не сказал Гермионе, что люблю её, тогда, на седьмом курсе. Может, она бы отказала мне, и выбрала Рона, а может и нет? Вся моя жизнь могла бы пойти совсем по-другому. И пусть моя любовь угасла, и мы теперь просто друзья, я не перестаю терзаться мыслью «что если».
Я не сказал Колину Криви, что наш секс был великолепен. Я трусливо отговорился тем, что был пьян и ничего не помню. Я разбил его сердце, игнорируя все его письма после. Что мешало мне попробовать? Теперь я знаю — трусость. Я боялся признать, что с мужчинами мне так же хорошо, как и с женщинами.