— Не знаю, — смутился я. — Он — не тот, кого я полюбил, и вроде бы все должно быть понятно, но… Я не знаю.
Гермиона сжала мою руку.
— Я приглашу его в Министерство, и ты приходи. Я напишу тебе время.
Я только и смог, что кивнуть. Увижу его — и все пойму.
Домой я ушел настолько рассеянным, что почти не помнил, как попрощался с подругой.
***
В Министерстве, казалось, ничего не изменилось, но только на первый взгляд. Исчезли жуткие розовые мантии различных оттенков, которые носили многие служащие, чтобы угодить Амбридж. Маги перестали горбиться, смотреть в пол и передвигаться мелкими перебежками, в надежде не нарваться на очередной штраф, будь то не застегнутая пуговица на рубашке или пылинка на ботинке. Статуя Амбридж в полный рост исчезла из Атриума, а на её место вернулись волшебница и волшебник, гордо стоящие бок о бок и сжимающие палочки, устремленные вверх.
Маги приходили в себя быстрее, чем можно было ожидать после многолетнего террора.
— Он здесь, — шепнула мне Гермиона, встретившая меня у бывшего кабинета Амбридж. — Удачи.
Я поправил свой черный сюртук, к которому так привык в Азкабане, что не смог переодеться в обычную мантию, пригладил волосы, расправил складки на брюках и, сделав глубокий вздох, толкнул дверь.
Он сидел в кресле для посетителей, но казалось, что это именно он тут министр: в черной мантии, черной рубашке с черным же галстуком, отросшие волосы элегантно зачесаны на бок, слегка прикрывая высокий лоб легкой челкой, руки расслаблено устроены на подлокотниках, спина прямая, плечи горделиво расправлены.
У меня перехватило дыхание, и я чуть не споткнулся о ковер, а он, услышав щелчок двери, повернулся ко мне и замер.
— Что ты тут делаешь? — Он опомнился первым, потому что тишина между нами стояла непозволительно долгой.
— Пришел поговорить. — Я решительно шагнул вперед, не давая себе задуматься над своими словами хоть на секунду. — О битве в Азкабане. О твоих дальнейших планах. О том, почему ты вернул себе память, хотя раньше и слышать об этом не хотел. О, — я запнулся, но заставил себя продолжить, — о нас.
Он вскинул голову, впиваясь в меня взглядом, и я чуть не задохнулся, погрузившись в знакомую бездну его глаз. Я не мог прочитать его, как прежде, я не чувствовал больше его эмоций, но я узнавал это выражение лица: эти распахнутые ресницы, расслабленные губы, чуть приподнятые брови. Так он смотрел на меня раньше.
Сердце сжалось в груди до боли, я жадно разглядывал его, выискивая что-то, что подскажет, как мне поступить, и боролся с желанием подойти ближе, обнять, накрыть, как и прежде, руками его тонкие пальцы.
Том моргнул, и с его лица исчезла беззащитность, и хотя он по-прежнему выглядел двадцатилетним, я вдруг почувствовал себя рядом с ним очень глупым и очень молодым. Он кивком предложил мне сесть и я, не мешкая, опустился на стул — ноги меня уже не держали.
Какое-то время мы оба молчали. Я собирался с мыслями, а он безучастно смотрел в ненастоящее окно.
— Скажи мне, Том. — Он скривился от упоминания этого имени, но промолчал, и я продолжил: — Что ты собираешься делать дальше? Теперь, когда в Министерстве разруха, ты бы мог с легкостью захватить власть.
— Глупый мальчик, о чем ты? — снисходительно покачал он головой. — Большинство моих старых последователей мертвы, все забыли о Лорде Волдеморте и его целях, никто уже не дрожит от звука моего имени. Как бы я удержал власть с горсткой престарелых пожирателей смерти, которых давно уже интересуют деньги, а не высокие идеалы? Мир так изменился за эти тридцать лет, я уже не понимаю нынешнее поколение, не разбираюсь в современных реалиях… — его взгляд стал задумчивым. — Я многое переосмыслил за этот месяц и пришел к выводу, что Лорд Волдеморт должен исчезнуть. Когда-то давно темные ритуалы исказили мое сознание, извратили цели. Часть души из дневника и длительное воздержание от темной магии исправили весь урон. Я больше не хочу тратить время на изжившие себя цели.
И я поверил ему. Он говорил с тихой грустью и смирением, и этим самым вдруг напомнил мне профессора Дамблдора — таким, каким он был перед самой смертью: мудрым, печальным и сожалеющим.
— Значит, никакого второго пришествия Темного Лорда не будет?
— Как видишь, я сижу в этом кресле по просьбе магглокровной миссис Уизли, и до сих пор тебя не убил, — скучающе ответил он.
— А куда делись те тени в масках? Скажешь, они пошли за тобой просто потому, что ты приказал?
— Я пообещал отпустить их. Ты же знаешь о Черной метке? Только я мог её снять, и теперь они свободны.
Он говорил так спокойно, словно беседовал с коллегой или однокурсником, которого не видел десяток лет. Я пытался уловить тот огонь, с которым раньше говорил мой Том, его желание впечатлить меня, но различал лишь учтивость и хорошие манеры.
— И чем же ты собираешься теперь заниматься? — не доверяя своему голосу, прошептал я.
— Займусь политикой — легальной политикой. Не делай такое лицо. Все же я чувствую ответственность за судьбу страны, ведь в том, что к власти пришли казнокрады, отчасти виноват и я сам, а уровень компетентности нынешних чиновников пугающе низок, а у меня, знаешь ли, есть разумные идеи. Когда все наладится, буду изучать глубинные слои магии, как всегда и хотел.
— Это хорошо, — кивнул я, все так же не повышая голоса, боясь нарушить установившийся между нами момент тихой тоски. — А что со мной? Я все еще твой крестраж.
— Больше нет, — обронил Волдеморт, словно мы говорили о погоде. — Ты умер там, в Азкабане. Точнее, умерла та часть моей души, что жила в тебе. Ты свободен и больше не бессмертен. — Он невесело ухмыльнулся. — Впрочем, как и я. Ты был последним крестражем.
— Ты теперь смертен? — Я шире распахнул глаза, вспомнив, как Том осторожно расспрашивал Слизнорта о крестражах, и какой жаждой горели его глаза. — Что стало с твоей душой? — мне стало страшно за него.
— Есть способ собрать душу воедино, — спокойно ответил он.
— Какой? — жадно спросил я, не дождавшись продолжения.
— Это уже не важно, — отрезал он.
— Ты вспомнил и это?
— Я вспомнил ВСЁ, — жестко ответил он.
— Когда? — спросил я совсем тихо.
— Тот медальон, что я нашел на чердаке, помнишь? Это был мой крестраж. Регулус Блэк был моим последователем некоторое время. Он как-то пронюхал о том, что я разорвал душу, ужаснулся и решил уничтожить меня. Ему удалось выкрасть один из моих крестражей — медальон, и подменить его подделкой. — Том поднялся и начал мерить шагами кабинет. — Но он не успел его уничтожить, или не смог, поэтому медальон остался в доме на долгие годы. Когда я нашел его, я сразу почувствовал связь, но не мог понять, что это. Я везде носил его с собой, и со временем мне начали сниться сны о моем прошлом. А потом он и вовсе заговорил со мной.
— Так ты знал, кем ты был? До того, как я тебе рассказал? — Я не мог поверить своим ушам.
— Я не помнил всего, я лишь знал, кем был, — он начал горячиться, говорить быстрее. — И я не хотел вспоминать больше. Я готов был все бросить ради тебя! Отказаться от себя самого! Я даже пытался уничтожить этот медальон, а ты… Ты! — его ярость обжигала. — В это время ты избегал меня всеми силами, ты даже не мог признаться, что у тебя кто-то есть! Когда мне сказали, что ты умер — я чуть снова не сошел с ума. Но потом, через медальон я почувствовал, что ты жив, что ты страдаешь, что тебе больно. И я без раздумий открыл его, впустил в себя эти воспоминания. Ради тебя. Я знал, что, не имея тех знаний, я не смогу тебя вернуть.
Я больше не мог просто сидеть и слушать это. Я подбежал к нему, намереваясь обнять, прижаться к нему, но остановился в нескольких сантиметрах, не решаясь даже взять его за руку.
— Прости меня, — лихорадочно зашептал я. — Я не должен был тебя оставлять в тот день, я должен был поговорить с тобой, объяснить все, но я трусливо сбежал. И чем это закончилось? Я был дураком, Том, я… Я сомневался, что моя любовь настоящая, что это мои чувства, а не крестража. Я не знал, как жить с любовью к убийце моих родителей, я так много размышлял, а нужно было просто слушать свое сердце. Не уйди я тогда — и все бы обернулось по-другому. Прости меня.