– Много смертей, много ушедших душ. Огромные и древние могильники повсюду. Здесь такая аура, что даже Гнилолесье бы обзавидовалось.
– Не дрейфим, ребята! – Маки был полон решимости.
Он стоял в центре плота, широко расставив ноги и водя по сторонам дулом винтовки:
– Не дрейфим. Это всего лишь старые кости. Думайте о том, какие сокровища здесь скрываются!
Его слова показались мне неубедительными, особенно с учетом того, что он все время сжимал свое ружье в руках. Тем не менее суть была правильной, раз уж полезли в омут, не стоило попусту дергаться. Когда до суши осталось не более пяти ярдов, движение плота заметно замедлилось, и я, опустив руки в воду, несколько раз провел по водной поверхности, поглаживая ее и выпуская крошечную струйку силы в знак благодарности нашим извозчикам.
С приближением берега до этого спокойные кони заметно взволновались, желая поскорее оказаться на твердой почве. Нам то и дело приходилось их одергивать и отвлекать. Когда плот с глухим шелестом заскользил по пологому и песчаному берегу, Барс и Клойд спрыгнули, держа в руках перевязи, и принялись наматывать швартовую бечевку на ближайшие к нам деревца. Лунный свет тускло освещал прибрежные валуны и деревья. Соваться дальше в джунгли в темноте было довольно рискованно, но по плану мы должны были успеть пройти до холмов, чтобы заночевать там, подальше от просматриваемого участка. Когда все оказались на земле, то выяснилось, что плот нужно затащить подальше на берег, чтобы спрятать.
– На этот берег приходят, только чтобы забрать товар. Курьеры стараются здесь надолго не задерживаться, – пояснил Маки. – Канал рыть бессмысленно. Тут много кто ходит, кроме нас. Не стоит показывать свои привычки нежелательным глазам.
Стараясь не наделать лишнего шума, мы подняли плот и затащили его под кроны пальм, закидав нарубленными ветвями, насколько это было возможно в такой темноте. Еще нам следовало перевязать лошадей так, чтобы, двигаясь колонной, никто не мог отстать и потеряться. Ночной переход все меньше мне нравился, но иного выхода у нас не было. Воинам, как и Маки, видать, было не впервой такое, а вот Люнсаль и Селира заметно нервничали. Маг уже дважды предложил использовать магическое освещение. На второй раз Барс довольно грубо сунул ему кулак под нос и прошипел, глядя в упор:
– Последний раз говорю, никакой магии сегодня. Усек?
Люнсаль усек, но продолжал психовать. Освещение его, конечно, не волновало, он хотел пустить в ход магию, чтобы почувствовать свою силу и успокоиться. Темнота опустившейся ночи, вкупе с холодом и неизвестностью, напрочь выбили его из колеи, и из задиристого гордеца он превратился в насупленного цыпленка. Нервозность же жрицы носила иной характер. Едва ступив на берег, ей будто стало еще хуже, чем тогда на реке, когда она заговорила про души. Она не подавала виду, но заметив, что ей не удается даже увязать поводья, я подошел и, ничего не говоря, упаковал ее седельные сумки, стянув их ремнями так, чтобы при скачке они не тряслись и издавали минимум шума. Ее кобылу я привязал замыкающей в колонну и, поймав испуганный взгляд Селиры, тихо шепнул:
– На тебе лица нет. Пора отдыхать, поедешь со мной в седле.
Она шумно выдохнула и с благодарностью прошептала:
– Слава Богам! Я уж думала, что ты не предложишь.
Когда с приготовлениями было покончено, Маки собрал всех и выудил из одного из мешков небольшой сверток. Он передал его Барсу, и тот, развернув, ахнул. Тусклый свет крошечной лампы осветил наши лица и землю под ногами. Лампа была полна болотных светлячков, которые издавали мерцание, не походившее ни на факел, ни на любой другой источник света. Практически естественный свет, на него могли даже не обратить внимания, заметь нас посторонние. Порой Маки был удивительно полезен и умен.
Тихий переступ обернутых тканью копыт лошадей был, пожалуй, единственным, что можно было различить в гнетущей ночной тиши. Казалось, он заглушал даже трели цикад и жужжание гнуса, каждым ударом заставляя сердце сжиматься. Хотя умом я и понимал, что это обострившийся слух и чувство самосохранения заставляют думать, что мы издаем много шума, расслабляться не следовало. Мы ехали, не переговариваясь и не останавливаясь, доверяя чутью Барса и Маки. Они двигались в голове колонны, и время от времени до нас доносился их сдавленный шепот.
Селира, несмотря на недавнюю нервозность, как только уселась передо мной на коня, умиротворенно засопела, кажется, даже уснув. Ее голова уткнулась мне в шею у правого плеча, и я отметил про себя, какая же она маленькая и хрупкая, даже несмотря на то, что принадлежит другой, более высокой, чем моя, расе. В то же время движение в полной опасности темноте действовало на меня завораживающе. В сущности, я даже не управлял конем, а лишь следил за тем, чтобы не уснуть, да вглядывался в темноту вокруг нас, стараясь уловить хоть что-то из окружающего зеленого и дикого мира. Не знаю, сколько точно мы ехали. Тишина и отсутствие видимости искажали расстояние и время. Мне уже начинало казаться, что эта ночь не кончится никогда. Жрица дважды просыпалась и, обводя вокруг настороженным взглядом, поднимала на меня глаза, после чего, убедившись, что я на месте и это все еще я, снова засыпала. Ее тепло на моей груди действовало успокаивающе и, что уж скрывать, волнительно. Наверное, впервые в жизни я чувствовал себя в ответе за кого-то еще столько остро, что придавало это мне уверенности в себе.