- Садитесь. Обзванивайте всех и настаивайте приехать на виллу. Свяжитесь с Джоном и дайте распоряжения от имени Бена. А его самого я беру на себя.
ГЛАВА 11
И был вечер, печальный и торжественный: каждый сидел на своем привычном месте, и только Бен, облаченный в та- лит, стоял рядом с креслом жены, никак не отваживаясь на решительный шаг. Это был не просто шаг во главу стола к креслу Давида; он должен подняться на свой Сион и вернуться с заповедями на скрижалях, которые смогут убедить всех вместе и каждого в отдельности, что большая Семья по-прежнему существует, и дух ее неизменен.
Еще никто за столом не может поверить в реальность происходящего. Наверняка чувствует это и Бен, еще несколько минут до этого сказавший Науму, что «в одну и ту же воду нельзя войти дважды».
Но уже не существует пути назад, и он должен найти слова, которые, прежде всего, придадут уверенность ему самому, позволят проникнуться духом отца, его силой и мудростью. Это должны почувствовать все сидящие за столом и напряженно ожидающие этих слов. И только тогда они поверят, что их Семья живет и будет жить.
Большой зал освещался только несколькими свечами, установленными на столе, отчего лица приобрели неестественную бледность. Блики света выхватывали силуэты Джона, стоящего за креслом Мерин, Селины и Джейн, замерших у двери. В звенящей тишине было слышно только легкое потрескивание горящих свечей, и даже неугомонный маленький Давид притих, ухватившись ручками за край стола.
Бен подошел к креслу отца, отодвинул его немного назад, приблизился к столу, и первые тихие слова молитвы поплыли в полумрак зала:
- Барух Ата, Адонай, Элоhейну Мелех hа-Олам, ше-hехеану ве-киеману, ве-hииану ла зман hа-зе».[3]
Привычные, знакомые наизусть фразы, неоднократно произносимые Давидом, перекидывали мостик от прошлого к настоящему, снимали напряжение первых минут, объединяя сидящих за столом великим языком бессмертной Книги.
Бен продолжал говорить монотонно, без интонаций, и, казалось, его слова не гасли, а, проплыв над столом, заполняли темные углы комнаты. Периодически, в текст молитвы вплеталось бормотание Джозефа, сидящего с молитвенником в руках и непрерывно двигающегося в традиционных поклонах. Привычный к риторике, диспутам и экспромту Бен, чувствуя тонкую грань между «быть или не быть», подбирал каждую фразу, каждое слово.
- Да вспомнит Бог душу отца моего, наставника моего Вольского Давида, сына Баруха, отошедшего в вечность. И, беря на себя обет, в награду за это, да приобщится душа его к сонму вечно живых — к душам Авраама, Ицхака, Якова, Сары, Ривки, Рахели и Леи, и к душам других праведников и праведниц, пребывающих в саду Эдемском. И скажем: Амен.
- Амен, — раздались нестройные отклики, и в наступившую тишину ворвался голос маленького Давида:
- Куда спрятался дедушка? Он не хочет молиться с нами? Позовите его! — И мальчик уже был готов бежать, но, посмотрев на лица старших, почувствовал неладное и притих.
Наум проследил за взглядом ребенка: по правую руку от Бена, сложив руки на коленях и выпрямившись, не касаясь спинки кресла, сидела Мерин; лицо бледное, осунувшееся, глаза полузакрыты, губы сжаты. Рядом, постоянно промокая носовым платком глаза, откинулась на спинку кресла Беверли. Ким, как и он сам, наверняка не понимал молитвы и слегка наклонился к Джозефу, периодически дающему комментарии.
Внимание Наума было приковано к эмоциональному восприятию слов Бена. Глядя на Роберта, он невольно сравнивал нынешнее выражение глаз мужчины с тем взглядом беззаботного молодого человека, встретившего его в Хитроу.
Поза доктора Соломона Бэрри, сидящего напротив Мерин, чем-то напоминала неподвижность сфинкса, но его реакцию — то удивление, то одобрение или насмешку, выдавали мимика лица и, особенно, глаза. По семейству Давида во всех поколениях можно было наблюдать почти полную гамму человеческих чувств — от любви и гордости, до жалости и тревоги.
- Бог мой! Убереги язык мой от злословия и уста мои от лживых речей; и перед теми, кто проклинает меня, пусть душа моя хранит молчание. — Кажется, Бен постепенно начал справляться с волнением, голос окреп, появились интонации. — «Простри руку Твою и прими раскаяние мое сейчас, когда я стою перед Тобой. Оправдай и прости то дурное, что было в деяниях моих.
Бен замолчал на несколько секунд, переводя взгляд с одного на другого, как бы проверяя доходчивость своих мыслей, явных и скрытых.
- Прости нечестие наше и грех наш, и сделай уделом Твоим. Прости нам, Отец наш, хотя мы согрешили — пощади нас.