– Не в восторге, если честно. Но она права насчёт заразы и вакцины. Важно дело доделать. Хорошо, что теперь не придётся тащить носилки с тем, кто может в любую минуту «перекинуться» в кровожадного урода.
– Да уж, не дай нам Бог такого счастья. Тут хочешь – не хочешь, а надо точку пулей ставить. Лучше умереть человеком, чем жить подобной тварью, – Хан отбил пальцами дробь по карабину и, сощурившись, посмотрел на серое небо. – Дождь вроде собирается? Надо выдвигаться.
Щука ничего им не ответила. Она тайком рассматривала небольшую, чуть кровоточащую ссадину на руке. Спрыснула её антисептиком и быстро залепила бежевым, не бросающимся в глаза пластырем. Потом открыла аптечку научника и одним из немногих оставшихся в ней шприцов незаметно ввела себе антидот.
«Только бы успеть дойти! Только бы успеть! – подумала она. – Умереть человеком – это, конечно, правильно. Но хочется ещё им пожить».
Юрий Мори. После всего
Над городом кружили птицы. Целые стаи. Они то становились атакующими штурмовиками, пикировали на одни им видимые цели, то стекались снизу вверх в единый дрожащий клубок. В спираль. В ядерный гриб, чтобы парой минут позже рассыпаться стрелами вниз. Раньше их столько не было. Раньше многое было не так, но… Пришлось привыкать. Или бежать отсюда без оглядки. В деревнях, говорят, попроще сейчас. Как последний вариант – отойти в развалины, скинуть с плеча автомат, по пути сняв с предохранителя, и упереть твердый компенсатор снизу в подбородок. А потом – что птицы, что рыбы…
Один, как говорится, чёрт.
Степан мысленно перекрестился. Размахивать рукой в воздухе сейчас некстати: кроме птичьих, за ним могли наблюдать и другие глаза. Внимательные. И не всегда человеческие. Раньше он бы первый посмеялся над такой мыслью, а теперь не хочется. Такие твари иной раз попадаются патрулям, что не до смеха.
Люди, в основном сидевшие после Судного дня по подвалам и бомбоубежищам, в развалинах появлялись редко. Сперва, конечно, приходили – кто проведать родной дом, внезапно ставший остальным братской могилой, кто – поискать оставшиеся целыми вещи. Теперь, когда вместо заводов и складов в основном зияли воронки и целые котлованы, любой гвоздь пригодится.
Особенно, гвоздь.
Степан опустил бинокль, через который внимательно осматривал бетонные огрызки, арматуру, сгоревшие свечки деревьев. Вроде, никого. Только птицы, черным просом усеявшие небо.
– Михалыч, дальше пойдём? Вроде, никого…
Напарник, мужик лет шестидесяти, успевший обрасти клочковатой седой бородой, почесал затылок.
– Ну, Стёп, не знаю. С одной стороны – маршрут Майор чётко задал, а с другой… Что там делать-то, в развалинах? Приключений искать?
– Вот и я думаю…
– Пожрать бы, Стёпа. Да на базу.
Михалыч неловко повернулся, зацепившись за изогнутую обгорелую проволоку.
– Тьфу ты, блин! Глянь, какую дыру вырвал в куртке.
– Нинка зашьёт, не переживай. Новую теперь не найдёшь.
– Ага. Давай курнем, что ли?
– А заметит кто?
– Да не видать же… Плюнь. Нет никого.
Из дыры в стене дома, откуда они наблюдали за разрушенным микрорайоном, выползло облачко дыма от двух самокруток. Ветерок сразу рвал густой дым, растворял его в себе.
– Михалыч, а ты вот в Бога веришь? – Степан сплюнул вниз, посмотрел, как сгусток разворачивается в воздухе, исчезает в камнях.
– Я, Стёп, ни в кого уже не верю… – Михалыч выдохнул, почти скрывшись на пару секунд за облаком дыма. – Как мои все под плитами остались, так и не верю. Это тебе двадцать три, вся жизнь впереди. Хоть какая, а – жизнь. А моя закончилась. Ни веры, ни надежды. Бог…
Он сморщился, как от небывалого теперь лимона.
– Плохо… А я вот – верю. И всё это, – он махнул рукой в сторону развалин. – За грехи нам послано.
– Сильно твои родители грешили? – невесело усмехнулся Михалыч. – Кредиты не платили? Или дорогу на красный перебегали? Или дети вот…
Степан промолчал. Спорить было сложно, но какое-то неясное чувство жило в нём, помогало вставать по утрам с жёсткого матраса, пить пахнущую хлоркой воду из запасов базы, слушаться приказов Майора.
– Пойдём, Стёпа… – каким-то жалобным, не своим голосом произнес Михалыч. – Ну его к чёрту, этот патруль, чего мы тут не видели.
Они старательно затоптали окурки и начали осторожно спускаться по разбитой, без перил, лестнице, усеянной дырами с торчащей арматурой.