— За мной, — скомандовал Кешка и первый нырнул в подземелье.
Под мраморной плитой были, оказывается, ступеньки. Дети один за одним спустились под землю. Кешка потянул за какую-то ручку, и тяжёлая плита медленно опустилась на могилу. В подземелье стало темно хоть глаз выколи. Даже Кудла почувствовала могильный страх. Она заскулила и прижалась к Густиным ногам. Густя погладила её и испуганно отхватила руку. С Кудлиной шерсти на землю посыпались яркие искры.
— Гроза будет, — сказал Кешка. — Очень много электричества в шерсти…
Он чиркнул спичкой. Подземелье как бы раздвинулось. Кешка зажёг свечу, и густые тени разбежались по углам.
Подземелье, в котором они очутились, было довольно большое, каменное. Три кирпичные колонны поддерживали тяжёлый и также кирпичный потолок. За колоннами по трём углам стояли чёрные большие ящики.
— А что в этих ящиках? — спросила Густя.
— Покойники, — ответил Кешка. — Помещики Струмецкие…
Густя даже содрогнулась. Что ни говори, а неприятно стоять рядом с покойниками, да ещё помещиками…
Кешка пошёл по узкому коридору, выложенному камнем. Коридор отлого спускался под землю, всё время меняя направление. То он круто поворачивал вправо, то также круто брал влево, чтобы потом опять повернуть направо. По сторонам коридора стояли гробы.
Наконец коридор начал ползти вверх, пока не упёрся в каменные ступеньки. Одолев ступенек двадцать, Кешка остановился на небольшой площадке с двумя железными дверями.
— Поднимемся сначала на колокольню, — предложил он. — Надо посмотреть, где немцы…
Возражать ему не стали. Кешка открыл более узкую дверь. За ней вилась вверх винтовая лестница. Она привела детей к дубовой двери. За той дубовой дверью оказалась ещё одна лестница — деревянная и очень скрипучая, которая и вела на колокольню.
С колокольни всё местечко, поле, речка Каспля и Калиновая гряда были как на ладони. По дороге от кладбища ехали фашисты. Мотоциклы впереди, полосатая машина с автоматчиками — за ними.
— Ребята, я забыл возле пушки корзину, — спохватился Данилка.
7
Три дня не показывался Данилка на улицах местечка. Боялся, что фашисты подобрали ведро и корзину и теперь разыскивают хозяина. Что-то не заходил к Данилке и Максимка. Может, мама не пускала, а может, испугался и тоже не хотел выходить на улицу. Зато на четвёртый день к Данилке неожиданно наведался парикмахер Зылев. Данилка как раз рубил на колоде хворост, когда во двор зашёл Зыль-Бородыль. Он сел на колоду, вытянул пачку немецких сигарет.
— Закури, — протянул он сигареты Данилке. — Я в твои годы тоже уже дымил. А махру у отца воровал…
— Я не курю, — сказал Данилка. — У меня здоровье не позволяет…
— Ну, тогда нельзя, — согласился Зылев. — Если здоровье не позволяет, значит, нельзя… А про наш уговор не забыл?
— Какой уговор?
— Какой, какой? Про партизан… Разве ты ничего не слышал?.. Про тех, что город обстреляли… Проворонил ты, брат, партизан. Совсем проворонил… Были бы мы теперь среди мужественных сыновей народа… А я на тебя надеялся…
Зыль-Бородыль горевал так искренне, что Данилка почувствовал полную свою вину перед ним. Хотел сначала признаться, что немецкий штаб в школе обстреляли не партизаны, а они с Максимкой, Лёвой и Густей, как во дворе появился дед Ничипор.
Это был известный на все Велешковичи дед. До войны он возил на бричке председателя местечкового Совета товарища Якимчика. Но известен он был по другой причине: у деда был свой зверинец.
— День добрый хозяину, — поздоровался он с Данилкой, а на Зылева посмотрел недоверчиво. — Я к тебе, молодой человек…
Зылев, видимо, почувствовал себя лишним.
— Так я пошёл, Данила, — сказал он. — Если что услышишь, подбежишь ко мне…
Дед тем временем поставил на колоду клетку с морской свинкой, рябой кошкой и чёрным скворцом, а на землю — чёрный ящик на треноге.
— Чего он приходил? — спросил дед.
— Дела у нас разные, — ответил Данилка.
— Разве что дела, — отозвался дед. — А я пришёл к тебе, молодой человек, проситься на квартиру. Выгнали меня немцы из дома, где был Совет. Хотят управу там делать…
— Мне хаты не жалко, — ответил Данилка. — Живи! Веселее вдвоём будет…
— Ну, вот и договорились, — обрадовался дед. В тот же день дед Ничипор перенёс в Данилкин
дом свои пожитки: клетку с кошкой, морской свинкой и скворцом, шарманку, попугая Ару, сундучок да узелок с одеждой.
— А где же твой остальной зверинец? — поинтересовался Данилка.
— Фашисты разграбили. Кого можно было съесть — съели, кого ради забавы застрелили, а кто остался цел, того я сам в лес выпустил. Пусть живут…