Сжал челюсти до скрежета зубов, от ненависти к себе. Как мальчишка, пролежал в песках, пока она уводила за собой трэптов. Отвел глаза от Амы, стыдясь за себя, за то, в каком она состоянии, уродливые раны от их клыков украшали теперь ее тело. От ее платья остались только тонкие ленты, кожаный белый плащ от тэрна скрывал ее нагое тело от глаз.
Рассматривая серое белье под сестрой, стал всматриваться в морщинистое, землистого цвета лицо старой ведьмы, что водила своими костлявыми пальцами над ее израненным бедром. Ее руки усыпаны огрубевшими язвами, что покрывали все ее тело, скрываясь в глубине ободранного мешковатого балахона. Старуха шептала на мертвом языке своим духам пустыни, а может и самим Древним. Язык этот мертв, как и сами Древние.
Только наш народ не хотел в это верить, нося последние пожитки и пищу в храм к наглым жрецам, что возомнили себя Древними. При виде жрецов в черно-белых одеяниях, расшитых золотыми нитями, с золотыми браслетами на ногах в знак принадлежности к Древним и того, что они рабы их, хотел задушить их голыми руками от той лживости, какой затуманивают головы нищим и нуждающимся. Старался избегать их, чтобы не оказаться на черной площади среди забытых живых трупов.
Сжал пальцами переносицу, жмурясь. Устал. Вспышка злости смешалась с переживаниями за сестру. Не мог думать ни о чем, даже забыл о гадине Лате, что заставила меня пережить всё это. С ней разберусь потом. Посмотрел на стянутые кожей глазные яблоки ведьмы. Говорили, что один из эрнов сжег ее глаза за то, что она достала одну тайну из его темной души, увидев его истинное лицо, и осмелилась о ней сказать вслух. Во тьме оживают наши темные стороны, которые мы так отчаянно прячем при свете луны. Ведьма скиталась по диким землям, духи кормили ее своими тайнами о каждом, кто обращался к ней, расплачиваясь золотом или своими душами…
Она была слугой самих Древних. Ее боялись. Прислушивались. Никто не знал ее возраста и появления на этих землях. Она могла видеть многое… но после того, как отняли зрение, шаманку покинули верные духи песков. Затерялась на окраине поселения, с отбросами, такими же, как она, с искалеченными душами и телами, оскверненными мыслями и желаниями.
Здесь она могла быть ближе к зверям и свободе, что теперь ей были подвластны не в полной мере. Только безграничная тьма окружала ее, как внутри, так и снаружи. Оглушающий лающий смех вырвал из мыслей. Ведьма рассмеялась так громко, что было слышно, как с дощатой крыши сорвались в небо птицы.
— Не прожигай во мне дыры, синеглазый, — повернулась ко мне. — Выживет твоя чернявая… Я могу многого не видеть, — показывает узловатым пальцем в стянутую темно-коричневой кожей пустую глазницу, — но я не перестаю их слышать, — старуха снова залилась сумасшедшим смехом. — Никто не отберет это у меня. Ни-ког-да! — продолжала выкрикивать она, заливаясь безумным смехом, скрываясь за холщовой грязной тканью.
Повернулся к сестре. Учащенное дыхание и всхлипы. Заставляю себя не думать о том, что ей пришлось пережить. Я не видел, что там происходило, но помню то утро, когда нашел ее. Не мог даже и представить того, что увижу такое когда-нибудь. Перед глазами стояло то утро…
Когда я очнулся под припекающим лицо солнцем, пытался вырваться из песочного плена. Песчаная пустошь уже заливалась ярким солнцем, выжигая все живое на обреченной на смерть земле. Долго не мог понять, что произошло. Сердце зашлось в бешеном ритме, вспоминая эту ночь…
Открытая пасть черного гиганта. Стройная фигура под ним в темном платье. Золотая вышивка по бокам глубоких разрезов, что открывала стройные ноги, отливала в темноте своим блеском, взлетая вверх от легкого порыва ветра. Искусанные припухшие губы. Глаза как мокрый изумруд. Колышущиеся черные волосы от дыхания трэпта, что замер над ней в броске… Резкий шаг вперед, к зверю…
— Амара, — произнес беззвучно.
Вскочил, нервно оглядываясь по сторонам. Никого. Ища глазами в пустыне сестру, я быстро шёл, не замечая текущего по лицу пота, солнца, обжигающего мою спину и времени, что искал ее. Глаза щипало от соленого пота. Стянул с себя порванный синий камзол, отбрасывая в сторону, обмотал рваной рубашкой голову, спасаясь от жесткого пекла. Поблагодарил мысленно за щедрость эрнов, что не жалели на форму качественные ткани — кожа трэптов, из которых делали брюки, камзолы, платья, отличалась прочностью и легкостью в любую погоду, будь это пекло или пронизывающий холод в ночной пустыне. Кожаные сапоги забились песком, утяжеляя шаг. Верхняя нить на них оборвалась при схватке с трэптом. Даже не пытался перевязать верхнюю часть сапог одной рукой. Оставил как есть. Кожаные коричневые браслеты грубого плетения натерли мне запястья до крови. Растирая руку от назойливой боли, медленно подбирался к обрыву песчаной горы. Снизу доносился шум.