На следующий день мы поехали в офис и работы сразу навалилось столько, что в течении нескольких дней я пребывал в блаженной эйфории от того, что моя голова работает даже лучше чем прежде и я сразу стал всем совершенно необходим. Мел был в совершенно лучезарном настроении, мне казалось, что он, как ребенок, хвастается мной и моими уникальными способностями к биржевой игре, которые действительно проявлялись все ярче и ярче. Но по мере того, как я входил в привычную колею, муки мои усиливались. Я помню, как мы сидели в офисе вдвоем, и обсуждали следующий ход, который собирались предпринять, солнце падало из окна за спиной Конрада, лицо его было в тени, волосы казались почти белыми, а в глазах собралась густая синева, я смотрел на него и не мог уже думать ни о чем, ни о каких котировках и акциях, а только о том, что я сейчас подползу к нему на коленях и буду умолять хотя бы об одном коротком миге близости, хотя бы об одном прикосновении его руки. Я смотрел на его чуткие нервные пальцы, которыми он непрестанно что-нибудь теребил, листок ли, ручку, сигарету, в том как он прикасался к любому предмету было так много чувственности, что я умирал от желания прижаться губами к его рукам. И я бы это сделал, если бы не идиот Тони, ввалившийся в кабинет с какими-то бумажками.
Все это становилось все более и более невыносимым, я пытался хоть что-то понять по его глазам, как последний ревнивый кретин следил за теми тремя женщинами, которые были в нашем офисе (одна из них Роза, была очень красивой брюнеткой, холодного восточного типа), пытаясь увидеть, как он на них смотрит, но он смотрел только на меня, и я не мог понять этого взгляда, хотя от него у меня кружилась голова и подкашивались ноги.
Вчера была пятница, и мы с ним уехали с работы раньше обычного. Ужинали дома, вдвоем, он был как-то нервозно весел, рассказывал о последней встрече с Милфордом, и все время подливал себе вина. Я смотрел на него, мучительно раздумывая, как мне сказать о том, что превращало мою, такую счастливую внешне, жизнь в ад. В какой-то момент он встал, чтобы налить мне вина. Он налил почти пол бокала, когда я перехватил его руку и сказал «Хватит». И тут я увидел, что от моего прикосновения его лицо исказилось такой знакомой мне мгновенной судорогой вожделения, глаза вспыхнули, секунду я думал, что он сейчас схватит меня и сделает это прямо на полу, на ковре, даже толком не раздевая. Но он только убрал руку и тут же начал торопливо говорить, рассказывая какую-то ерунду, отошел, сел на свое место, и буквально через несколько минут сказал, что пойдет спать, потому что ужасно устал. Я вернулся в свою комнату. Некоторое время сидел на подоконнике, размышляя о том, что мне делать. Он все еще хотел меня, и я не мог понять, почему он не возьмет то, что хочет, он, который брал все, не раздумывая. Наконец я встал и пошел к нему в комнату.
Я вошел так тихо, что он не услышал. Он сидел на кровати, положив локти на расставленные колени и устало опустив плечи. Горела только одна лампа, стоявшая на тумбочке возле постели, она освещала его лицо, уставшее и потяжелевшее, мне показалось, что вот сейчас я наконец вижу его без той маски, которую он одевал всегда. В его синих глазах было такое ужасное страдание, такая безнадежная мука, что мне захотелось убить себя за свою тупую недогадливость. Он отстранялся от меня, потому что думал, что я этого не хочу. Он боялся причинить мне боль, боялся, что для меня теперь всегда близость с ним будет связана с тем страшным шоком, который я пережил, он чувствовал свою вину так сильно, что сдерживал свое чудовищное желание, этот человек, который потакал любой своей прихоти. Я подумал, что, наверное, он так сидит каждый вечер, пытаясь справиться с собой и завтра вести себя как ни в чем не бывало.
Я подошел к нему и коснулся его плеча. Он посмотрел на меня, попытался улыбнуться, что-то сказать, но, видимо, уже понял, что скрыть ничего не удастся, его губы только дрогнули, как у ребенка, который хочет заплакать, он глядел на меня с надеждой и отчаяньем, словно ждал решения своей участи.
— Я останусь у тебя сегодня, Мел? — спросил я, точно зная, какой ответ последует, его глаза вспыхнули, он торопливо кивнул и, взяв меня за кисть, притянул к себе. Мне казалось, что я сейчас сойду с ума от жара его тела, от запаха его кожи и одеколона, от этих безумных, наполненных вожделением глаз. Я заставил его лечь на кровать и, сев верхом, нагнулся к его губам. Он был в моей власти, полной и неоспоримой, он готов был делать все, что угодно, сдерживаться, как угодно долго, позволяя мне мучить его, как хочется. Я не стал этого делать. Я раздел его, разделся сам и лег под него. Когда он вошел, я услышал его долгий облегченный стон, он целовал мою шею и плечи, он шептал что-то совершенно сумасшедшее, о том, как он любит меня, как сильно хочет, как он тосковал по мне, это шепот заставлял меня стонать и вскрикивать, никогда еще я не чувствовал себя таким счастливым и таким свободным, наверное, это был первый момент в нашей жизни, когда я не чувствовал ни малейшего стыда из-за того, что я хотел и из-за того, что потакал своим желаниям. Он двигался во мне, вопреки обыкновению, почти нежно, но я, сгорая под его тяжелым телом, требовал, чтобы он вошел глубже, делал это сильнее, и в конце концов он потерял голову. Это продолжалось сколько угодно, все слилось для меня в один нескончаемый фейерверк и когда наконец наше объятие разомкнулось, мы еще долго лежали рядом, пытаясь прийти в себя.