Они пошли пешком. Шли и все время взглядывали друг на друга и, кажется, даже ничего не говорили в пути. Впрочем, нет! Матросов все время что-то предлагал Марине: то зайти в магазин за каким-то пустяком, то купить мороженого или цветов, то выпить газированной воды.
Марина смеялась.
Продавец газированной воды улыбнулся им, улыбнулась и старушка, только что сердито прикрикнувшая на непослушную внучку. А девчушка лет трех несколько шагов шла вместе с ними, заглядывая в их лица.
По Новому Арбату они дошли до Садового кольца и повернули направо. Здесь, на необъятно широкой улице, не было галерейных тротуаров. Посередине стояла вереница ожидающих автомобилей.
Марине город казался особенным, удивительно красивым, словно она никогда не была в нем. Она сказала об этом Дмитрию. Он с удивлением осмотрелся, потом, будто боясь потерять секунды, снова уставился на Марину, на ее профиль, который казался ему навеки выгравированным в сердце, в памяти, в воображении — словом, в нем, в Матросове, и отныне неотъемлемым от него.
На площади Восстания, близ огромного дома, стояло старое здание с колоннами, воздвигнутое, вероятно, великим архитектором. Они остановились около подъезда.
— Дай мне трюфельку, — попросила Марина.
— Теперь я буду знать, что ты лакомка, — заявил Матросов, и обоим показалось, что они сказали друг другу нечто очень важное, глубокое, что будет потом иметь большое значение.
Марину и Дмитрия ждала молоденькая женщина-врач, предупрежденная об их приходе. Она со скучающим видом повела их в особую камеру, где их облучили, уничтожая бактерии. Оказавшись одни в камере, посетители украдкой, воровски поцеловались. Дежурный врач, давая им халаты, старалась на них не смотреть: верно, в камере все-таки имелось окошечко!
Матросов, такой большой, в коротеньком халатике выглядел ужасно смешным, милым и необыкновенно сильным, и у Марины выступили слезы на глазах.
Вскоре три фигуры в белых халатах шли по высокому, светлому и пустынному коридору. По полу рассыпались красноватые блики. Это вечернее солнце пробивалось сквозь листву, заслонявшую окна.
Все трое остановились перед высокой дверью. Она бесшумно открылась; на пороге стояла медицинская сестра.
— Ждут, — сказала она тихо.
— Прошу вас, — любезно пригласила врач, с любопытством оглядывая счастливую пару, какую редко встретишь в больнице.
Запахло лекарством. Матросов вспомнил свою недавнюю тревогу. Ощутимее показалась тишина. Марина оглянулась на Дмитрия, ободряюще улыбнулась ему. Он старался идти на носках.
У окна стояла белая кровать. На подушке лежала голова доктора Шварцмана, непривычная без пенсне, совершенно круглая и гладкая, с вьющимися височками.
— Вы, может быть, думаете, что я не знаю, кого вы ко мне привели? Ничего подобного! Это — Матросов.
— Я привела человека, который хочет поблагодарить вас… за меня.
— Ну, а я поблагодарю вас за него. Я уже успел возненавидеть своих коллег. Они не допускают ко мне никого, кроме моего собственного пациента. Представьте, теперь он меня лечит! Назначил мне мозговую диету и не желает рассказывать, что делается на свете, а сам уехал к министру! Я всегда говорил, что он аллигатор… Так почему, молодой человек, вы пожелали поблагодарить меня?.. Впрочем, не отвечайте! Я умею ставить диагноз по глубокомысленным лицам. Только не сердитесь, мои дорогие! Вы подумайте, я все время молчу и даже газет не вижу!
— А я захватил, — сказал Матросов. — Догадался, что вам будет интересно.
— Дорогие вы мои, хорошие! Дайте я вас обниму обеими руками! — И Шварцман рассмеялся, глядя на свое одеяло.
Матросов, смущенный и этим взглядом и словами доктора об их глупых, наверно, лицах, поспешил перевести разговор на сенсации дня.
— «Пари суар» тринадцатого июня сообщает… Вы еще ничего не знаете? Владелец военного концерна мистер Вельт послал на остров в Тихом океане экспедицию. Некий профессор Бернштейн научился сжигать воздух…
— Постойте, постойте! Как это — сжигать воздух? Мне непонятно.
Марина вмешалась:
— Воздух состоит из азота и кислорода. Соединение этих двух газов, до сих пор проходившее с большим трудом, и есть горение воздуха.
— Забавно, забавно!
— Дальше не так забавно, — продолжал Матросов. — Этот самый профессор принес себя в жертву.
— В жертву? — Доктор Шварцман украдкой взглянул на Марину.
— Да, в жертву человечеству и зажег над островом Аренида атмосферу. Это событие в течение нескольких дней занимало весь капиталистический мир. Вот здесь лондонский «Таймс», римская «Трибуна», американский «Нью-Йорк таймс». Они пережевывают сенсацию на все лады. Ученые опровергают возможность горения воздуха и утверждают, что все это не больше чем мистификация. Словом, этого хватило ровным счетом на пять дней. Газеты от девятнадцатого июля заняты уже иным.