— Тем более. Сказал же — всё под запись. Стенографистку позови.
— Постараюсь сам справиться.
— Ну-ну, смотри у меня!
— Так точно! — Юлик, стремясь избавиться от грозного гостя, быстро нашёл нужный бланк, и красивым почерком заполнил его, сверяясь с сопроводительными документами. Только уточнил: — Она точно фон Вилкас?
— Точнее не бывает, — после шлепка печати аккуратно сложенная бумажка была спрятана в нагрудный карман. — Ну, будь здоров, Ромуальд. Завтра заберу.
— Я Юлий, — осторожно поправил Петров. — А может оставите, товарищ майор? Как в самом начале собирались.
— Нет уж, — отказался Филиппов. — Сам же говорил, что не в твоей компетенции. Утром в Минск повезу.
Он козырнул на прощание и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. На улице вечернее солнце больно ударило по глазам, привыкшим к мягкой полутени милицейского отделения, заставив Виктора Эдуардовича наклонить голову. И встретиться глазами с коротконогой вислоухой собачкой, приветливо машущей хвостом.
— Ой, привет, друган. Ты чей? — пёс в ответ покрутил головой. — Правда, ничей? Потерялся? Я вот недавно в поезде такого же видел. Может кушать хочешь? Или по пиву?
Такс оскалился в радостной улыбке и тявкнул, наверное соглашаясь.
Опять хотелось есть. И уже давно, со вчерашнего дня. С тех самых пор, как в благородной рассеянности прошёл сквозь стену вагона-ресторана и очутился во встречном товарняке. А так не оказалось ничего съестного, только бесконечные станки, станки, станки…. Ну не считать же за полноценный обед содержимое тормозков машиниста и кочегара? Нет, что Вы, в этом случае всё было честно и благородно — добрые люди пожалели оголодавшего попутчика и поделились последними крохами.
А вот вчера в Бресте, на вокзале, пришлось опуститься до банальной уголовщины. Но не судите строго, живот подвело так, что сил на что-то другое просто не оставалось. А потом и остатки их потратил, улепётывая со всех ног от возмущённых кражей хозяев мешка. Ещё повезло, что гнались недолго. Или патроны кончились, или опасались спешащей на выстрелы милиции. Жлобы, мать их за ногу…. Или за обе. Было бы чего жалеть — в тяжёлом сидоре из съестного лежал только кусок сала, аккуратно завёрнутый в чистую ещё недавно портянку. Правда, кусочек хороший, килограмма на четыре, толщиной в две лапы, розовый на срезе и с прослойками вкуснейшего мяса. Остальное интереса не представляло. Что уж там было? Несколько подозрительных брусков, похожих на мыло, только на вкус гораздо гаже, коробка патронов, моток шнура, пахнущий очень гадко, три гранаты, и всё…. Скажите, люди добрые, неужели какое-то барахло ценнее жизни собачьей? Затрудняетесь ответить…. Эх вы, человеки…. Стрелять-то зачем?
Вот всё это Такс и пытался объяснить Виктору Эдуардовичу, сидевшему напротив его. Но тот не понимал пёсьего горя, и жалобное поскуливание принимал за выпрашивание очередной порции копчёных куриных крылышек. Но разве этого нужно? Тем более что больше уже не лезет. Эх, майор, никогда не стать тебе маршалом, не можешь ты постичь всей глубины ранимой собачьей души. Она же не в желудке. И в кружке с пивом её тоже нет.
— Товарищ военный не желает ещё чего? — перед столом неслышно появился официант.
— А что можете предложить? — Филиппов посмотрел на часы, раздумывая, не слишком ли рано будет для более плотного ужина.
— Есть замечательные кровяные колбаски, только что со сковороды. Изумительно подходят к водочке. Дядя Моисей лично готовил. Прикажете подать?
— Пёс, ты колбаски будешь?
Такс пренебрежительно сморщил нос и отрицательно фыркнул. Водку он не пил, а без неё такое кушанье слишком тяжело идёт.
— Видите, не хочет.
Официант с уважением посмотрел на собачий профиль и в задумчивости почесал затылок, сдвинув в сторону кипу.
— А Вашему другу можем принести вполне кошерной краковской колбасы.
Виктор Эдуардович, приложившийся к кружке, неожиданно громко фыркнул, забрызгав густой пеной весь стол, и Такса, чья голова торчала над столешницей.
— Только не её!
— Почему?
— Навевает, знаете ли, некоторые воспоминания.
Племянник неведомого Моисея вдруг внимательно всмотрелся в лицо майора, хлопнул себя по лбу, уронив поднос, и унёсся большими скачками, крича на ходу:
— Дядя, дядя, иди сюда! Я нашёл нашего благодетеля!
На шум из кухни выглянул лысый толстяк с не менее толстой часовой цепочкой поперёк круглого живота, выпирающего из-под чёрного жилета.
— И незачем так орать. Яша, ну что ты вопишь как Содом, обнаруживший рога, наставленные его Гоморрой? Да ещё так громко. Я даже пересолил окорок, приготовляемый в подарок ребе Самуилу.