– Эй, старый пень! – кричит вихрастый, весь в джинсе, словно вылез из восьмидесятых. – Топай отсюда, это наша территория!
– Я иду к себе домой, – отвечаю то ли я, то ли Тимофей.
– Нету больше здесь твоего дома! Вали обратно.
– Ребята, дайте пройти, – миролюбиво говорит дед.
Но шантропа начинает наступать. Дался им этот старик? Вдруг Тимофей из-за пояса брюк достает пистолет и направляет на вихрастого.
– Пустите меня домой! – старческий голос срывается.
Вихрастый отступает, но потом понимает, что не имеет права упасть перед своим «воинством» лицом в грязь.
– У тебя на курок-то сил нажать хватит? Да и это не настоящий пистолет, так, травмат. Очки-то дома забыл?
– Мальчик иди подобру-поздорову, я – точно попаду, – это уже говорю я, Ника Стрельцова, но голосом Тимофея.
Краем глаза вижу, что двое заходят с разных сторон. Я не имею права позволить им даже тронуть Савельева, он такой старый, что точно сразу развалится. Поднимаю руку и стреляю в вихрастого, который тут же падает навзничь, затем в правого парня, затем в левого, двое последних бросаются наутек.
Прохожу мимо тихо лежащего главаря, плюю. Нет, это уже не я, это дед.
– Нечего притворятся, – говорю, – и наживаться на чужом горе.
Я точно знаю, что стрельнула в него маленьким металлическим шариком, и его жизни ничего не угрожает. Из травмата можно убить, если зарядить в глаз, или в артерию, или непосредственно в сердце, сбив его ритм, но я туда не попала, это я точно знаю. Даром что ли я Стрельцова? На меткость никогда не жаловалась.
Тимофей начинает плакать, но не из-за поверженных бандюганов, он увидел свой старый трехэтажный дом. Здание разрушено с одной стороны, подъезд, где находится квартира Савельевых, еще цел. Старик смело входит туда, а я вот боюсь, что стены обвалятся, но выбора у меня нет.
Тимофей открывает дверь, обшитую клеёнкой, заходит в крошечную прихожую. На входе – деревянная обувница со скамеечкой, чтобы Настеньке было легко обуваться. Старые истертые полы, выгоревшие обои, на стене – часы с кукушкой, далее сервант с нехитрой посудой.
Я чувствую, как старое сердце начинает тяжело ворочаться в груди. Савельев надеялся, что помрет здесь, в родных стенах, вместе со своей ненаглядной Настенькой. А теперь его жена немощная лежит в квартире сына, задыхаясь от напасти, навалившейся на всю планету, а злая сноха еле терпит стариков.
Тимофей прошел в комнату, уселся на зеленый скрипучий диван. Он что, тут помирать запланировал? А как же я? Невесть откуда взявшийся черный кот рыскает по комнате, все обнюхивает, точно что-то ищет, вдруг он срывается и бежит на кухню. Оттуда раздается его радостный вопль. Я встаю с дивана и шаркаю за ним. Кот трется об ноги, затем запрыгивает на табурет, дальше на стол.
– Кыш! – возмущается Тимофей.
Я поднимаю глаза и обмераю. Над столом висит моя картина: рыжий кот, зажмурив глаза от счастья и улыбаясь, утопает в поле оранжевых подсолнухов, среди умирающей серой реальности мой полудетский рисунок светится ярким пятном. Эту картину я написала еще в художественном училище, мне хотелось передать чистое, полноценное, ничем не омраченное счастье. Преподавательница тогда сказала, что работа слишком жеманна, потом картина куда-то затерялась. Что она делает здесь, в непонятном для меня мире, у незнакомого старика?
Я протянула руку, погладила раму, вдруг увидела в своей ладони жемчужину. Кот громко заорал, точно оповещая что-то типа: game over (*игра окончена, анг.). Посмотрела повнимательнее, нет, это была не жемчужина, а, скорее, икринка, внутри перламутрового шарика бился свет, словно там было что-то живое.
Радужные линии нарисовались перед глазами. В последнюю секунду кот запрыгнул мне на руки. «Спасибо тебе, девочка, теперь все будет хорошо», – услышала я голос Тимофея.
Меня вынесло обратно на ромашково-васильковое поле. А белого медведя здесь никто не отменял, он все также собирался закусить моим псом. Или мной?
4. Умка и Пончик
Я завизжала так, что у самой уши заложило. Медведь приостановился и вопросительно посмотрел на меня зелеными глазами. Откуда-то сбоку раздался свист, и косолапый припустил туда. Только махнул мохнатым задом с собачим хвостом. Это как?
Крэйзи рвался в бой за ретировавшимся противником, я еле удерживала поводок. Глупый, думал, что это он так запугал так медведя.
Белая морда вынырнула из ромашек снова. Только теперь в сопровождении крупного мужчины: вьющиеся, каштановые волосы средней длины, пронзительный взгляд темных глаз. На нем была кожаная коричневая рубаха со шнуровкой, черные кожаные штаны. Весь он как будто вышел из позапрошлого века, ковбой или охотник. Он быстро приближался и, судя по выражению лица, я ему не нравилась.