Вот пример такого суждения. Как-то нам на глаза попался один офорт. Я сказал, что это так здорово, что даже похоже на Эшера.
— Это болтовня на картоне, — заявил Алёша.
— Ты сноб, — заявил я.
— Наверное. Но человек, чьи уроки я не забуду, — а это была дама-профессор, — нам в Суриковке преподавала графику так: «Представьте себе, что лист бумаги — живот любимой женщины. А вы хирург, и карандаш — скальпель. След от него останется на всю жизнь, так что резать надо только там, где не резать нельзя».
Но мало кто знал, что главное очарование Алёши было в пении. Это был самый непостижимый голос из тех, что я когда-либо слышал на кухне. Он пел собственные песни на стихи Пастернака, пел только стоя, кладя былинно заросшую голову между холмов гитары, и в этот момент его можно было звать только так: Фама Инсургент.
Это он сам себе такое придумал.
Вот мы и намеревались вместе отправиться к нему, чтобы в очередной раз насладиться пением Фамы Инсургента.
— Слушай, — сказал я Пищулину, — давай сделаем крюк, это рядом с твоим домом.
— К кому?
— К одному шизику.
— Зачем?
— Он сказал, что он гений.
— Он не пробовал обратиться с этим к специалистам?
— Ты и есть специалист.
— Не по тому профилю. Я художник.
— Вот он тоже.
— Ах, это… Ну, такого-то добра я перевидал.
— Не будь снобом.
— А ты не будь Ихтиандром.
Всё же мы сделали крюк. То ли потому, что Алёшина жена запаздывала с работы, а на голодный желудок петь бессмысленно. То ли потому, что крюк был невелик — оба жили на Тверском бульваре. Алёша — за МХАТом в роскошном доме Союза художников СССР, Серёга — в художнической коммуне, самозахватом освоившей чердак трёхэтажной развалюхи сразу за «Макдоналдсом».
На угловой стене развалюхи висела мраморная доска. Её золотая надпись страшно не взялась с облупленной штукатуркой.
«Здесь жила Цветаева», — гласила надпись.
Пахло растворителем для масляных красок. По стенам коммуны висели чудовищные картины. Отчаянно слепила приколоченная к потолку доска с ровным рядом толстенных ламп. Это был обломок рамы первомайского плаката с фасада Центрального телеграфа.
Под доской стояла единственная мебель — гимнастическая скамья, обляпанная красками. Верхом на ней сидел Серёга.
— Вот, — он развернул на скамье ватманский лист.
Мы с Пищулиным уткнулись в изображённое.
Минут пять я честно пытался сообразить, по какому общему признаку соседствуют здесь самые разные предметы и сущности — одни выписаны так, будто сфотографированы, иные вовсе пиктограмма.
И тут тишину нарушил голос Алёши.
— Это гений. Ты понял, что он предлагает?
Он предлагал следующее.
Логотип Четвёртого канала, по Серёжиной мысли, представлял собою последовательность из четырёх предметов — три одного цвета, четвёртый — другого.
— Понимаешь, — наперебой объясняли они мне так, будто давно знакомы и вместе провели не одни сутки, морокуя над всем этим. — До четырёх числительные имеют семантику существительного. Цифра один — «один в поле не воин», два — это влюбленная пара или диалог, три — «птица-тройка» или «сообразим на троих». А четвёрка семантики не имеет, это выход в царство собственно цифр, и оно беспредельно. В этом царстве есть и тысяча, и миллион, и квадриллион. И ворота в это царство — четвёртый предмет — мы показываем отдельным цветом.
Идеалом дизайна следует считать букву. Как ни напиши букву «д», например, с удавкой под строкой или с лассо над тельцем, это всё-таки будет буква «д». Серёжин логотип нёс в себе достоинства буквы. Какие бы четыре предмета и как мы ни изобразили бы, это всегда был бы логотип Четвёртого канала.
Собственно, по мысли автора, он и должен меняться от передачи к передаче.
Скажем, во время программы про коневодство внизу кадра стояли бы четыре конских головы — три белых, четвёртая чёрная. Через полчаса её сменит передача о театре — внизу кадра окажутся четыре театральных маски. Три серых, четвёртая оранжевая.
Да если угодно, весь мир можно представить собранием логотипов Четвёртого канала: квадрига коней на фронтоне Большого и четыре ножки у стула, четыре двигателя первой ступени ракеты «Восток» и четыре трубы океанского лайнера… Их можно представить вживую, а можно нарисовать, как курица жопой, любыми красками, под любым наклоном, — и это всегда будет узнаваться как логотип Четвёртого канала «Останкино».