Южаков перестал писать, слушал сценариста.
— Он увозит несчастную в свой дворец, там она вкушает райские сладости и чувственные наслаждения Востока.
— Молодец литератор! — закричал Южаков и швырнул ручку на стол. — Вот это другое дело!
Он вскочил с кресла, открыл окно.
— Господин Фигель! Ищите Канина!..
На залитом солнцем дворе стоял Канин и ослепительно улыбался:
— Ты кликнешь, себя не заставлю я ждать! — пропел он и приподнял шляпу.
Потоцкий и Ольга ехали в машине. Ольга ела бутерброд.
— Я не могу больше так, — говорила она. — Все вокруг чем-то заняты, я ничего не понимаю! Это ужасно! Что-то делаем, мучаемся — никому это не нужно. Боже! Как я устала от всего!.. Все временно, все на бегу...
Она хлебнула из бутылки молока.
— Так жить невозможно. Я известная актриса, мне двадцать шесть лет. Ну имею я право хотя бы ванну вечером принять после работы?! В гостинице уже неделю нет горячей воды! Ночью холодно. Спим с мамой и девочками в одной постели. Нет, к черту все! В Париж! — она раздраженно откусила от бутерброда.
Потоцкий произнес:
Это Тютчев. Я не могу давать вам советов, Ольга Николаевна, вы женщина, вы актриса. А новый мир тревожен и беспокоен, и только тот останется с ним, для кого тревога и беспокойство — смысл жизни. Максаков это понял.
Ольга резко повернулась к Потоцкому.
— Опять?! — воскликнула она. — Да что вы с ним носитесь? Он никто! Понимаете?
— Может быть, — сказал Потоцкий, — но вы любите его, Ольга Николаевна, и страдаете от того, что он остался, ваше самолюбие смертельно ранено.
Ольга захохотала и выбросила недоеденный бутерброд.
— Да вы просто глупы, как и все, — насмешливо сказала она.
В зеркальце Потоцкий видел, как ободранные мальчишки затеяли драку из-за хлеба, выброшенного Ольгой.
— Оглянитесь, — сказал он.
— Что это?
Потоцкий не ответил. Ольга смотрела на дерущихся детей и вдруг сказала:
— Я не могу здесь жить. Научите меня. Я хочу понимать все.
Потоцкий резко затормозил. Солдаты и какие-то штатские прогоняли публику на тротуар.
— Назад! — заорал Потоцкому пробежавший солдат. — Закрыто!
Машина остановилась. Потоцкий приподнялся из-за руля, но тут же сел и быстро включил скорость.
— Что там? — Ольга с любопытством взглянула, но вдруг разом побледнела.
На мостовой лежал мертвый человек. Тот самый, которого они прятали на кинофабрике несколько дней назад.
Машина Потоцкого уезжала но улице прочь. Ольга смотрела назад. Она видела, как солдаты приподняли труп, накинули на него рогожу. Уже заворачивая за угол, Ольга увидела, как убитого укладывают на телегу.
Потоцкий молчал, и Ольга сидела молча, покачиваясь, уронив руки на колени.
Они выехали на людную улицу, у кинотеатра стояла толпа. На щитах было нарисовано большое, улыбающееся лицо Ольги, густо покрытое румянами.
— Остановите, — сказала вдруг Ольга и почти на ходу соскочила, торопливо пошла к толпе.
— Граждане, — сказала она, остановившись около какой-то дамы, которая изо всех сил протискивалась вперед к кассам, — зачем вы теряете время... Вас обманывают...
— Не приставайте, — огрызнулась дама. — Хотите без очереди протиснуться... Стыдились бы...
— Но подумайте, — идя вдоль очереди, сквозь слезы говорила Ольга. — Куда вы стремитесь, вас хотят отвлечь от жизни, одурманить... И я виновата... то, что я делаю, — это ужасно, бессмысленно, гадко... Я пришла покаяться... Я каюсь перед вами, из меня сделали идола... Ольга Вознесенская, любимица публики... А я просто несчастная слабая женщина... Я как все, поверьте мне... Вокруг жизнь, вокруг смерть, кровь...
— Где Ольга Вознесенская? — встрепенулся кто-то. — Позвольте, позвольте... Господа... Ольга Вознесенская среди нас...
Человек высовывался из толпы, пытаясь пробиться к Ольге.
Вокруг забурлила толпа, раздались возгласы.
— Господа, не напирайте, прошу вас, господа... Позвольте автограф.
— И мне!
— Прошу вас!
— Прочь от лжи, — сжимая кулаки, говорила Ольга. — Идите на улицы... Протестуйте против преступлений. Там человека убили!
Но к ней уже тянулись десятки рук с блокнотами. Ее никто не слушал. Какой-то пожилой человек со слезами на глазах протиснулся к ней вплотную.
— Я хотел бы вам сказать... — начал он. — Я одинокий человек... Я болен... Но ваш портрет висит у меня над койкой, и мне не так одиноко... Вы мой кумир...
Старик протискивается к Ольге.