От адвоката я узнал, что бабушка и внук Тэйа дали полиции подробное описание моей внешности, а также сообщили мое имя и то, что в свое время я учился в __________– ской школе. Помог следствию и товарищ внука, с которым мы общались, когда я следил за домом в первый раз; он припомнил, что я ему говорил, где я живу – не называя микрорайона, а так, приблизительно. Адвокат уверен, что, если бы полиция пошла по этому следу, то рано или поздно меня непременно бы арестовали. Разыскивать же меня не стали главным образом потому, что бабушка и внук Тэйа выразили нежелание предъявлять мне обвинение даже в том случае, если я буду найден. Переубедить их удалось лишь потом, когда в ходе дальнейших событий мое имя стало достоянием общественности.
Я спрашиваю: почему же вначале они выражали нежелание?
(Адвокат улыбается.) Из-за миссис Тэйа.
А внук?
Он уступил желанию бабушки. На Востоке, знаете ли, матриарх семьи – очень уважаемая фигура.
В дождливые дни игры проводились в зале: бадминтон, прыжки на батуте. Волейбол. Однако в очень сильный дождь или очень ненастную погоду – или когда у мистера Хатчинсона было особенно плохое настроение, или когда кто-то особенно плохо себя вел, – он отправлял нас бегать кросс на улицу. Всех без исключения. Забыл кеды – бегай в парусиновых туфлях, нет парусиновых туфель – бегай в обычных ботинках. Если ты приносил записку от мамы с просьбой разрешить тебе не бегать под дождем, потому что у тебя астма или ты недавно болел, то мистер X. зачитывал эту записку вслух перед всем классом. И все равно выставлял тебя под дождь. Тех, кому не удавалось пробежать дистанцию за отведенное время, он заставлял отжиматься – по разу за каждые дополнительные десять секунд. После забега они всегда выстраивались на финише: жирные мальчики, мальчики-астматики, мальчики в заляпанных грязью кожаных ботинках; они из последних сил поднимали и опускали свои неуклюжие тела, и от промокших насквозь футболок шел пар, а мистер X. стоял над ними и считал: один, два, три…
Занятия начинались с пробежки по школьному стадиону, а потом – за ворота по гаревой дорожке, огибавшей ограду и поднимавшейся по границе микрорайона к лесочку на холме, к той самой рощице, месту моих детских игр, где я построил свой домик. Здесь дорожка терялась в глинистой гравиевой тропе, которая пересекала рощицу и вела к дороге, подходившей к школе с другой стороны и приводившей обратно на стадион. Пять с половиной миль. Иногда шесть – если мистер X. напоследок заставлял нас сделать еще один кружок по полю. Сам он всегда бежал рядом, чтобы никто и нигде не вздумал срезать, – бежал, доводя до отчаяния тех, кто тащился в хвосте. В рощице голос физкультурника перекрывал и пение птиц, и шум дождя, и тяжелый топот ног; на улицах его окрики глухо отражались от бетонных стен, от потрескавшихся плит тротуара.
В то утро, когда я вновь прошел по маршруту, которым мы бегали кросс (и которым его, по моим сведениям, бегают и по сей день), солнце светило очень ярко. Июль. Школа закрыта на каникулы, на спортивном поле пусто, белая футбольная разметка вылиняла и заросла травой, крикетная площадка огорожена веревкой – подсеивали газон. Штанги – на месте, но без сетки; с перекладины на веревке свисает автомобильная покрышка. Высокая ограда, ворота заперты на висячий замок. Я заглянул внутрь. Потом прошел вдоль ограды и обнаружил место, где через нее перелезали дети – дерево, к толстой ветке которого, нависающей над металлическими прутьями, прислонена доска. Приземляясь, я не забыл, что надо подогнуть колени и что ни в коем случае, даже для сохранения равновесия, нельзя касаться земли больной рукой. Бинты давно сняли, и я уже перестал носить перевязь, но пальцы все равно побаливали. Как только мои ноги стукнулись о твердую землю по другую сторону ограды, щека отозвалась острой болью. Я встал, отряхнулся. Вдохнул аромат цветочной пыльцы, травы. Выдохнул, отторгая лето, вызывая в теле ощущения многих проведенных здесь зим: дождь, холод, грязь, липнущая к телу мокрая футболка, влажные волосы, пар хриплого дыхания, вода цвета кофе, затекающая сквозь дырки для шнурков. Бег, бег, бег. Я обошел поле по периметру и вышел через ворота, которые изнутри оказалось преодолеть очень легко – встав на толстые металлические петли. Спустившись с другой стороны, я отправился по гаревой дорожке к границе микрорайона, потом в рощицу. Нелегко было после стольких лет вспомнить точный маршрут. Впрочем, после маминого сожжения я гулял здесь достаточно часто и знал все тропинки к тому месту, где мы снова выбегали на дорогу. В рощице – куда сквозь густые кроны деревьев не проникал солнечный свет, где было прохладно и где в сыроватой земле похрустывал под ногами гравий – легче вспоминался бег под дождем; вспоминалось, как просто было поскользнуться на мокрых корнях, полететь головой вперед, упасть на ковер из листьев, веточек, гниловатой коры вперемешку с землей. Я стоял на тропинке, где я упал тогда и лежал, неподвижный, обессилевший; во рту что-то хрустело, из угла губ стекала струйка слюны пополам с грязью. Рука мистера Хатчинсона потянула меня за ворот футболки, и надо мной раздался его голос: