Богатая череда переживаний отразилась на лицах дружинников. Головы поникли, а понты разбились вдребезги.
Иоанн Прекрасногорский вышел на крыльцо.
— Со мной трое, — предупредил Щавель. — Мой сын Жёлудь, Лузга и вот этот ухарь в красном колпаке, Михан.
— Не похож на матроса, — пошутил Иоанн.
— Станет, — обронил Щавель. — Попадёт на галеры… или на рею, ворон кормить.
— Проходите, гости дорогие, — рассмеялся Иоанн. — Рад видеть вас за большим столом. И тебя, уважаемый Лузга, тоже.
— Имал я вас в попу и, наверное, в жопу, — от чистого сердца признался Лузга. — Всю вашу гадскую систему и тупорылую канцелярию!
— Вынужден правилами внутреннего распорядка осведомиться, нет ли у вас при себе оружия?
— Лузга, у тебя есть оружие? — спросил Щавель.
— Нет, — серьёзно ответил Лузга.
— У нас нет оружия, — сказал за всех Щавель. — Веди спокойно, почтенный Иоанн. Кстати, не чрезмерно ли нас набралось?
— Ты, командир Щавель, волен привести кого угодно и сколько угодно, — известил Иоанн, сопровождая ватагу в трапезный зал. — В разумных, естественно, пределах.
— Да базар нанэ, порожняк ты гонишь, — Лузга шкандыбал, засунув руки в карманы. — Базар тебе нужен!
Гул, доносящийся из распахнутых дверей, превратился в оглушительный гомон, когда они вошли в зал.
— Тебе, — вежливо напомнил Иоанн, — среди людей места нет.
— Помню я, с вами хрен забудешь, — насупился Лузга. — Люди… такие козлы!
Запахи… Парни широко раздували ноздри, вертели головой, глаза их засверкали. Ароматы жаркого и печева обрушились на них со всех сторон, и с каждой стороны разные.
Середину трапезного зала занимал огромный общий стол, густо обсаженный людьми. К дальнему его краю примыкал серёдкой стол княжеский, высившийся на особом приступочке. Вдоль стен тянулись столы поплоше. Возле окон пировала мутная шлоебень и молодёжь, возле двери ютились барды, эльфийские евнухи, танцоры, акробаты и шуты, а также вольная, но полезная чернь. К ним сразу же направился Лузга.
— Дозволь проводить, командир Щавель, к ожидающему тебя месту по правую руку от светлейшего князя, — испросил разрешения Иоанн Прекрасногорский.
— А нам куда? — встрял Жёлудь, не бывавший, кроме отеческого дома, ни на одном пиру.
— Твой красный пролетарий уже нашёл свою ударницу труда? — осведомился Иоанн.
— Нет, он дурак, — ответил за сына Щавель. — И этот начинающий греческий пират тоже.
— Тогда вам место с парнями, у окна, — соответственно этикету направил молодцов Иоанн. — Здесь едят мужчины. Тебе, Михан, лучше снять колпак и вовсе не надевать его в городе.
— Размести их, — приказал Щавель и направился к своему столу, невольно зацепившись взглядом за сиявшую по левую руку от князя жемчужину.
Мужи на общаке зыркали на незнакомца в невзрачной одежде и с новой силой затевали разговор. Незнакомец меж тем прошествовал во главу, поклонился князю, приложил руку к сердцу и воздал почести светлейшей княгине. А потом случилось неожиданное: князь Великого Новгорода радушным жестом предложил незнакомцу воссесть одесную, а княгиня поднялась, наполнила золотую чашу и поднесла дорогому гостю. Гвалт сам собою затих от такой небывальщины. Щавель встал.
— За твою вечную красоту, княгиня Улита, — вроде бы негромко, но так, что слышно стало во всех углах трапезной, произнёс Щавель. — Озаряющая своим светом великое княжество, сияй всегда для нас, светлейшая!
Он выпил до дна.
— Слава! Слава! Слава! — дружно и хрипло заорали за столами, гулко заклокотал алкоголь, разом вливаясь в сотню прожжённых спиртягой глоток.
Щавель ничуть не покривил душой. Сорок лет и семеро детей не сумели избыть красы светлейшей княгини. Яркой внешностью Улита приковывала взгляд. Хочешь не хочешь, а глаза сами возвращались к ней, и ничего тут поделать было нельзя. Редкая сука, с детства избалованная мужским вниманием, светлейшая княгиня сознавала свою красоту и умело ею пользовалась. Щавель издавна ведал её гадские качества, но противостоять чарам не мог, а потому исправно сторонился Улиты. Она была аццкая сотона и дщерь погибели.
— Ты, как всегда, вовремя, дорогой друг, — заметил князь. — Мы как раз собирались поднять второй тост.
— Кто-то должен, — сказал Щавель.
Он разместился промеж виденного давеча боярина в медвежьих сапогах и рослого пузатого волгаря с широким костистым лицом. Руки как лопаты и косая сажень в плечах выдавали в нём силу немереную.
— Знакомьтесь, други, с командиром Щавелем, — продолжил князь. — Знакомься, Щавель: воевода Хват, — указал он на боярина. — А это знатный работорговец Карп, он пойдёт с тобой начальником каравана.
Волгарь и Щавель переглянулись с интересом. «Нелегко придётся», — подумал Щавель. Пожали руки. Воевода Хват ручкаться погнушался, кивнул только да засопел в кубок.
— Сотник Литвин, — представил князь справного тридцатилетнего воина, сидевшего по левую руку от княгини. — Пойдёт с полусотней лучших моих дружинников до славного града Великого Мурома. Там губернатор выделит ещё сотню.
— Конных али пеших? — уточнил Щавель.
— Пеших. Откуда у него конные… — пренебрежительно обронил светлейший.
«Чтобы свою долю не упустить, которую мы соберём за их землями», — не сильно обрадовался сборному войску Щавель, но и не огорчился. Хлопотный обратный путь каравана ложился на плечи знатного работорговца Карпа да сотника Литвина, которому предстояло разрешать вопросы единоначалия с муромцами. Заслуженному княжескому товарищу, избавленному от организационных хлопот, предстояло всего лишь сунуть голову в пасть Железной Орды.
Щавель ничего не говорил. Наблюдал. Думал. Взял столовый прибор светлого нержавеющего металла — вилку и нож с закруглённым тупым концом. То были изделия древней работы, о чём свидетельствовали буквы НЕРЖ на клинке. На всех столах были такие ножи, иных в присутствии князя не допускалось. Придвинул блюдо с финской салями. Освежевал колбасу, воткнул в нее вилку, порезал не ахти каким острым лезвием. Закусил. Посмотрел на общак. Примеченный давеча боярин Волокита подманил случившегося поблизости халдея, пробубнил ему в ухо приказ. Халдей умёлся к холопскому столу.
— Лузгу тоже со мной отправляешь? — как бы невзначай поинтересовался Щавель.
— С тобой, — легко разменял князь давнего приспешника. — Тебе ружейный мастер пригодится. Он к тому же края ордынские знает.
— Не страшится снова на промзону угодить?
— Страшится, да кому его забота интересна?
Князь словно усовестился и, призвав к себе виночерпия, отправил за Лузгой. Тот не замедлил явиться, держась возле стола, однако же на почтительном расстоянии, не оскверняя смрадным дыханием чистейших явств.
— Какая птица к нам залетела, — отметил светлейший.
— Чтоб я видел тебя на одной ноге, а ты меня одним глазом! — поприветствовал его Лузга.
Гости заржали. Даже Щавель против своей воли улыбнулся. По знаку светлейшего виночерпий бросил Лузге сочный кус, в который тот жадно вцепился. Тем временем от холопского стола отделились три барда, среди которых Щавель не без удивления приметил Филиппа. Они стали в ряд, дружно ударили по струнам и грянули песню про греческого матроса, приплывшего на Русь дурь показать. Грек не умел ничего и вечно попадал то впросак, то в тухлую яму. Даже спать на русской печи ему не удавалось.
В три глотки барды легко перекрывали трапезный гам, донося до самых дальних ушей истинную правду о заморских мореманах:
— Что за раздоры такие у боярина Волокиты с купцом Попадакисом, что тот ловчит его достать при каждом удобном случае? — осведомился Щавель у неразговорчивого воеводы.
— Развёл, по своему обычаю, мерзость, — неохотно отозвался Хват. — Симпозиумы всякие. Ладно бы с рабами, а то заманивает новгородских парней, поганец. Вот Волокита и хочет его купчество в Новгороде Великом прикрыть.