-- Но грозилась?
Спицына мрачно прожевала ответ.
-- В ночь убийства тебя видели в спальном помещении второго отряда. Что ты там делала?
Это уже было серьезно. Спицына твердо считала, что в колонии ее все пацанки боятся, и то, что кто-то из них не испугался, заложив ее, расстроило донельзя. Она отвернулась к окну, за которым шел нудный, как жизнь в колонии, дождь, а следователь подумал, что Спицыну потрясла его осведомленность.
-- Кололась? -- спросил он, не ожидая никакого ответа.
-- Кололась, -- так спокойно ответила Спицына, что теперь уже удивился следователь.
-- А потом, после кайфа? -- сверлил он ее взглядом.
-- Спать пошла, -- безразлично ответила Спицына.
-- И по пути... -- умышленно оборвал следователь фразу.
-- Разрешите идти, гражданин начальник? -- вдруг попросила она. -- У меня понос. Могу прямо на пол навалить.
Следователь ошеломленно поморгал и не менее неожиданно, чем Спицына, сказал:
-- А я вас и не держу. И так все ясно.
Нижней губкой Спицына куснула реденький черный усик, повернулась и качающейся матросской походкой выплыла из кабинета.
Следователь посмотрел на ее тощий зад, вокруг которого балахоном раскачивалась засаленная джинсовая юбка, и ему захотелось еще быстрее встретиться с Артюховой.
-- Введите следующую, -- попросил он в грязную телефонную трубку и брезгливо положил ее на рычажки. Мрачный подполковник, даже отсутствуя, напоминал о себе.
В кабинет вошли двое: худенькая контролерша и невысокая, но мощная, похожая на квадрат девушка с плоским азиатским лицом.
-- Спасибо, -- одним словом выгнал следователь из кабинета контролершу и подумал, что он, может быть, зря не спросил Спицыну о Конышевой, но потом, посомневавшись, решил, что время еще не пришло.
-- Ну, здравствуй, Архинчеева, -- иронично поприветствовал он оставшуюся в кабинете девушку. -- Как дела?
-- Холосо, товались насяльник, -- как можно приветливее улыбнулась та. -- Осинь холосо у тюльме...
-- Какая ж тут тюрьма? -- удивился следователь. -- Здесь колония, -и как-то небрежно, совсем тихо спросил: -- Ты зачем ножницы украла?
-- Сто вы, сто вы! -- заторопилась Архинчеева. -- Как полозэно, товались насяльник, мастелу исдала. Мой помосница видел...
-- Рыжая, что ли? -- вскинул глаза следователь и вцепился взглядом в узкие щелки на лице Архинчеевой.
-- Ана, товались насяльник, ана!
-- Ну, мало ли... Сначала сдала, а потом стебнула.
-- Цюзое не белу, товались насяльник! -- так искренне возмутилась Архинчеева, что следователь все-таки ей не поверил.
-- А что у тебя за ссора была с Конышевой? -- все-таки решился он сегодня произнести эту фамилию.
-- Коны... Нисево, товались насяльник... Сипуха... По лаботе...
-- Но ты угрожала ей.
-- Я-а?! Конысэв -- холос девиска. Моя типель Конысэв лубит буду!..
"Рыжей, что ли, тебе мало?" -- подумал следователь, но вслух сказал совсем иное:
-- А чем ты убила отчима?
Архинчеева окаменела. Соврать можно было кому угодно, но только не следователю, который явно прочел ее "Дело".
-- Носнисами, -- почти неслышно произнесла она.
-- Ладно, иди, -- махнул следователь рукой. -- Скажи Артюховой, чтоб зашла.
Архинчеева с поклонами отступила к двери, нашарила ручку и сумела потянуть ее на себя, не меняя раболепского наклона. Слова ненависти к следователю бурлили у нее в голове, и, если б не колония, она бы обрушила их на этого противного, высокого и краснощекого, как девка, парня, но вместо этого она растягивала и без того широкое лицо улыбкой и все пятилась и пятилась, косолапо подворачивая короткие кривые ноги, пока не наткнулась спиной на Артюхову.
-- О, хорошо, что ты здесь! -- приветливо махнул Артюховой следователь. -- Заходи!
-- Здравствуйте, -- побыстрее закрыла Артюхова дверь за Архинчеевой.
Ее пугало панибратское "ты", пугал неожиданный напор следователя, и она как можно отчетливее старалась отгородиться от него официальным "вы", со страхом замечая, что и это не спасало.
-- Присаживайся, -- придвинул ей стул вставший следователь. -Слушай, как ты с такими дурами общаешься? От них же свихнуться можно!.. А ты сколько уже в колонии?
-- Семь... Семь лет с небольшим, -- ответила Артюхова, стараясь не смотреть в глаза следователю.
-- Ну-у -- семь лет! Тебе орден пора давать! Я уже за пару дней от твоих красавиц офонарел! Одна ширяется, как хиппи, другая -- лесбос мирового уровня, третья...
-- Они несчастные, -- тихо прервала речь следователя Артюхова. -- Их понять нужно... Такое поколение...
-- Ничего себе: понять! Она, -- показал он на дверь, за которой скрылась Архинчеева, -- отчима по пьянке закалывает, как кабана, ножницами, а я ее понять должен?! И кто мне даст гарантию, что она свой навык еще раз не использует? Свой барьер она уже переступила...
-- Отчим ее изнасиловать хотел. Вот она и ...
-- Ладно. Это все лирика, -- наконец-то сел следователь, у которого от возбуждения краснота со щек растеклась про всему лицу. -- Что по Конышевой?
Артюхова поправила юбку, которая все равно не хотела натягиваться на колени, поплотнее сдвинула ноги, выпрямилась на стуле и только теперь посмотрела в глаза следователю.
-- Ее землячек в колонии -- семь, но ни с одной из них до посадки она не встречалась. Конышева вообще какая-то нетипичная. Единственное, что ее роднит с большинством других девушек в колонии, -- отсутствие отца... В общем, она и другие воспитанницы -- как земля и небо.
-- Прикидывается? -- посомневался следователь, у которого в голове царила приятная пустота от сидящей всего в полутора метрах от него Артюховой.
-- Не похоже... Знаете, я уже многих здесь перевидала. Она -- не испорченная девушка. И потом много странного... Знаете, она всем упорно говорит, что не совершала ограбления магазина...
-- Знаю, -- кивнул следователь, чтобы под этот кивок еще раз бросить взгляд на полные ноги Артюховой.
-- И то, что здесь происходит, похоже на продолжение странностей...
-- Значит, так, -- поднял истомленные глаза следователь. -- Это все -- лирика. А мне нужны факты. Я до сих пор мечусь между версией о том, охотились и вправду на Мурку, и домыслом, что все-таки хотели убить Конышеву. Ножницы, как средство убийства, суживают круг подозреваемых до твоего отделения...
Артюхова нервно мигнула.
-- Но не более, -- он заметил, что на широкой груди Артюховой чуть разошлась рубашка и показались белые кружева лифчика, и резко подался влево, чтобы рассмотреть получше.
Артюхова судорожно одернула китель, а следователь сделал вид, что всего лишь хотел посмотреть, выдвигается ли ящик в левой тумбе стола. Ящик со стоном выполз и оказался пуст, и это на какое-то время отвлекло следователя. То ли подполковник-режимщик предусмотрительно очистил стол, то ли вправду так и работал -- по-чекистски строго и без лишних бумажек.
-- У меня есть одна мыслишка. По-нашему говоря -- ниточка, -- удивил Артюхову таким признанием следователь. -- Но пока я за нее не брался. Вдруг оборвется...
Артюхова промолчала, с ужасом подумав о будущем свидании, но следователь, наверное, все-таки прочел ее мысли, потому что сказал с расстановкой:
-- Значит, до встречи? В семнадцать ноль-ноль?
Испуг заставил ее кивнуть.
11
Линейка в колонии -- нечто среднее между вечерней поверкой в армейской роте и подведением итогов работы в заводской бригаде. Самолет изобрел Можайский, радио -- Попов, а линейку -- Макаренко. Тот самый, что воспитывал в колонии беспризорников после гражданской войны, написал "Педагогическую поэму", а уже после смерти в тысячах портретов висел по школам, профтехучилищам и, естественно, колониям и сквозь округлые очки хмуро взирал на не воспринявших его передовой опыт потомков.
Впрочем, в этой колонии его идеи жили и отчасти побеждали. Во всяком случае, выстроенные действительно по линейке -- в четыре армейские шеренги -- девочки молча слушали речь Артюховой, односложную, но оттого и понятную: фамилия -- должность в цехе -- процент выработки -- комплимент ( или, наоборот, укор и назидание на будущее).