Взаимное пересечение образов и движений вследствие тайного сговора объектов приведет к внезапным молчаниям, к восклицаниям и новым ритмам, к созданию настоящего физического языка, основанного уже не на словах, а на знаках.
Ибо следует понять, что в это множество движений и образов, взятых в данный отрезок времени, мы можем вводить как молчание и определенный ритм, так и некую вибрацию, некое материальное брожение, составленное из объектов и жестов, что были реально сделаны и реально использованы. Можно сказать, что дух самых древних иероглифов будет витать над созданием этого чистого театрального языка.
Любая простонародная публика всегда была падка до откровенных выражений и образов; и произнесенное слово, откровенные словесные выражения примешиваются ко всем ясным и четко очерченным партитурам действия, к тем партитурам, где жизнь как бы отдыхает и куда внедряется сознание.
Однако помимо такого логического смысла слова воспринимаются в колдовском, поистине магическом смысле – через свою форму, через чувственные эманации, а не только через прямой смысл.
Ибо все эти действенные явления чудовищ, эти разгульные приключения богов и героев, эти пластически-наглядные проявления природных сил, эти взрывные вмешательства поэзии и юмора, призванные спутать и стереть в пыль всякую видимость сообразно принципу анархии, присущему всякой истинной поэзии, владеют своей настоящей магией лишь в атмосфере гипнотического внушения, когда к духу можно пробиться посредством прямого воздействия на чувства.
И если в удобоваримом театре сегодняшнего дня нервы, то есть некоторая физиологическая сторона чувственности, намеренно отодвигаются в сторону, оставаясь на долю индивидуальной анархии зрителя, то Театр Жестокости рассчитывает вернуться к давно испытанным и магическим средствам воздействия на чувственность.
Эти средства, заключенные в различной насыщенности цветов, света и звуков, средства, которые прибегают к вибрации, трепету, повторению – будь то повтору музыкального ритма или словесной фразы, – средства, заставляющие вступать в дело тональность или же значимую оболочку освещения, способны достичь своего полного воздействия лишь благодаря использованию диссонансов.
Однако отнюдь не ограничиваясь воздействием на одно-единственное чувство, мы вынудим такие диссонансы перескакивать с одного чувства на другое, от цвета к звуку, от речи к освещению, от трепета жестов к ровной тональности звуков, и так далее.
Вследствие уничтожения сцены, сочиненное, выстроенное таким образом зрелище распространится на весь театральный зал, начиная с пола оно по легким проводам прожекторов достигнет стен, материально захватит собою зрителя, будет удерживать его в постоянном потоке света, образов, движений и шумов. Сценическое оформление будет создаваться самими персоналками, вытянувшимися в рост гигантских манекенов, пейзажами, написанными подвижными пятнами света, которые станут в непрерывном коловращении играть на предметах и масках.
И подобно тому, как в пространстве не останется никакого убежища, ни одного незанятого уголка, – не останется убежища или пустого места в самом духе или в чувственной сфере зрителя. Иначе говоря, между жизнью и театром нельзя будет больше найти четкого зияния, какого-нибудь перерыва постепенности. Тот, кому приходилось видеть хоть одну сцену из фильма, точно поймет, что мы имеем здесь в виду.
Мы хотим располагать для театрального спектакля теми же материальными средствами в освещении, в массовых сценах, во всевозможных роскошествах, как и те, что изо дня в день расточаются на кинематографические ленты, поскольку в этих лентах безвозвратно теряется всякое активное, всякое магическое содержание, которое присутствует в подобном зрелище.
* * *
Первый спектакль Театра Жестокости будет озаглавлен:
Этот спектакль выведет на сцену события, а не людей. Люди займут свое место со всей психологией и всеми страстями, однако они будут взяты в качестве эманаций определенных сил и под углом зрения событий и роковой неизбежности истории, в которой им пришлось сыграть свою роль. Этот сюжет был избран:
1. Ввиду своей актуальности и по причине всех аллюзий, которые позволяют соотнести его с проблемами, имеющими жизненно важный интерес для Европы и всего мира.
С точки зрения истории "Завоевание Мексики" поднимает проблему колонизации. Этот спектакль дает возможность заново пережить самым жестоким, неумолимым и кровавым образом то самомнение, которое все так же присуще Европе. Он позволяет развенчать европейское представление о собственном превосходстве. Он противопоставляет христианство гораздо более древним религиям. Он осуждает те ложные концепции, которые Запад мог составить о язычестве и некоторых естественных религиях, патетически-пронзительно подчеркивая величие и поэзию, всегда свойственные тем древним метафизическим основаниям, на которых строятся эти религии.