Свои же несчастные рабыни забьют.
Или превратят жизнь в кошмар.
Рабыню будут упрекать.
Никто не будет мириться с той рабыней, которая сначала уклонилась от тяжелых работ, а потом к ним вернулась.
Ее строго наказывают.
Она — порок.
Бывшие подружки ее унижают.
Ее презирают.
Избивают.
Ставят на колени.
Рвут волосы.
Заставляют лизать ноги.
Мочатся на нее.
Она подвергается гонениям.
С самыми жестокими изощрениями.
— Я думала, что рабыня рабыне — подруга.
— Подруга?
Подругу надо заслужить.
— Еще я думала, что все рабыни одинаковые.
Потому что все страдают в рабстве.
И издеваться над подругами по рабству — подло.
— Подло не издеваться.
Я на свою беду оказалась отверженной.
Но я тогда не знала, что совершила преступление. — Косплея криво улыбнулась.
Улыбка была зловещая. — Если бы я знала заблаговременно, то знала бы, как себя вести.
Но вышло — как всегда.
Делай хорошо, а плохо всегда получится.
Сначала меня продали жрецу Онохию.
Жрец давно отрезал себе мужское.
Так он доказывал, что будет думать только о боге Ра.
Зачем лишаться яиц, чтобы думать о боге?
Жрец взял меня… наложницей.
Да.
Я принадлежала жрецу кастрату.
Онохий каждый день издевался надо мной.
Засовывал в меня палку.
При этом жадно смотрел в глаза.
Что он хотел увидеть в моих глазах?
Бога Ра хотел увидеть?
Мне было больно.
Больно и унизительно.
С каждым днем издевательства Онохия становились более изощренными.
И жестокими.
Я поняла — он приближает мою смерть.
Задумал, чтобы я умерла под его пытками.
В то злосчастное утро жрец явился ко мне задумчивый.
Затем его лицо осветилось черной улыбкой.
Онохий достал… тонкий кинжал.
«К палке ты привыкла, рабыня, — жрец показал зубы. — Посмотрим, как будешь вертеться на железе…»
Я была готова.
Но готова не к кинжалу в моей плоти.
Я была готова к безумству Онохия.
Зачерпнула песок.
Бросила в глаза жреца.
Затем камнем легонько стукнула его в лоб.
И побежала.
Я сбежала из пирамиды жрецов.
Разумеется, меня скоро поймали.
Связали.
Я была уверена, что меня вернут Онохию.
Но, к счастью, он даже своим надоел.
Жрецы его недолюбливали.
Они боялись, что когда-нибудь он захочет и своим друзьям засунуть палку в заднепроходное отверстие.
Жрецы меня — не то, что пожалели.
Они пожалели деньги, вложенные в рабыню.
Меня перевели сюда.
Сначала рабыни на кухне думали, что меня только что доставили.
Мне не загадывали загадки.
Не устраивали подлянок.
Не били хлыстом.
Просто искали мне место в рабской иерархии.
Я узнала, что рабыни разные.
Во главе стоят «ананасы».
— Ты – ананас? — Акула распахнула глазища.
— Нет.
Я не ананас.
Я — надсмотрщица над рабынями.
Но это не значит, что я главная здесь.
Моя задача – следить.
Приказывать.
И о нарушениях докладывать надсмотрщикам.
Но не о всех рабынях я могу докладывать.
Главных — ананасов — я боюсь.
— Кто главные?
Кто ананасы?
— Видишь смуглую красавицу?
— Около корзины с апельсинами?
— Нет.