Он меня научил сражаться.
И кинжалом я владею неплохо. — Луиза выхватила кинжал.
— Тыыы, — Ребекка отпрыгнула.
— Ребекка?
Ты испугалась? — Луиза подняла брови. — Ты, что — серьезно?
Серьезно думала, что я тебя зарежу?
— Нуууу.
— Ты с ума сошла, Бекки.
БЫВШИХ ПОДРУГ НЕ РЕЖУТ.
Знаешь, почему?
— Не знаю, — Ребекка проблеяла, как овечка. — Почему бывших подруг не режут?
— Потому что бывшие подруги уже — никто.
— Луиза…
— Все, Бекки.
Ты теперь для меня даже не Бекки.
Ты – Бекка.
Так тебя называет твоя госпожа Беатрис.
— Не обижайся на меня, Луиза, — Ребекка пропищала.
— Я не Луиза.
Нет больше Луизы.
Луиза погибла в рабстве.
Вместо Луизы родилась Акула.
Я — Акула.
Для всех я теперь – Акула.
Так и называй меня…
Госпожа Ребекка.
«Госпожа Ребекка» — Акула произнесла с горячей болью.
Океан боли был в ее словах…
Больше Акула ничего не сказала.
На глаза навернулись слезы.
В горле стоял ком.
Акула на правой руке скрестила указательный и средний палец.
Ребекка распахнула глаза.
Затем Акула на левой руке также скрестила пальцы.
Когда-то Ребекка и Луиза придумали эти тайные знаки.
Это был их маленький секретик.
Это означало – не занижай цену.
На ярмарке, если покупатель начинал торговаться, а подружки не хотели сбавлять цену, то, например, Ребекка, якобы соглашалась с покупателем.
«Разумеется, Шнайдерман.
Мы отдадим тебе клюкву дешевле.
Ты же наш постоянный клиент».
Затем Ребекка показывала Луизе – незаметно для покупателя — по два скрещённые пальца на каждой руке.
Это на языке жестов говорило:
«Я буду соглашаться.
Ты же отказывайся снижать цену».
И тогда Луиза начинала жалобно:
«Мы бы сбавили цену.
Но в лесу клюквы не осталось.
В следующем году, вообще, не будет клюквы.
Ожидается мороз.
Гер…
Дон Шнайдерман.
Мы и так назначили самую низкую цену».
ДА И ВООБЩЕ, ПОКУПАТЕЛЬ НЕ ДОЛЖЕН ТОРГОВАТЬСЯ С ДЕВУШКАМИ.
Сейчас Ребекка неотрывно смотрела на скрещенные пальцы Луизы.
Глаза Ребекки повлажнели.
Но…
— Бекка, — снова донеслось властное.
И Ребекка полетела вверх по лестнице.
При этом звала свою служанку.
— Камилла!
Мерзкая рабыня.
Где тебя белый медведь носит…
Подай мой веер…
— Зачем в Норде веер? — Акула вышла на улицу.
Отстраненно подумала.
Добрела до моря.
Присела на обледенелый камень. — Шубка у меня – дрянь. — Акула сбросила шубку.
Бросила ее на камни. — Лицо мое испорчено шрамом. — Акула с остервенением царапала лицо ногтями. — Ребекка предала меня.
Все плохо.
Ох, как все плохо.
Акула бесцельно бродила по Норду.
— На чужбине Норд вспоминался звездой, — Акула плакала. — Казался чудом.
Сейчас он – серый.
Холодный.
Чужой.
Наверно, для меня радость Норда была в Ребекке.
Нет Ребекки.
Нет Норда.
Акула без шубки не чувствовала холод.
Но знала, что ей холодно.
ХОЛОД НЕ ШУТИТ.
Акула понимала, что без шубы замерзнет.
Без тепла замерзнет.
Кое-как добрела до костра.
Она знала, где собираются бродяги.