Если бы только отец был так же мало заметен! Он служил специалистом по расчетам страховки при местном совете. Если спросить его, в чем состояли его обязанности, он отвечал, постоянно повторяя собственную шутку: «Я один из четырех счетоводов Апокалипсиса». Он был маленьким и лысым человеком, с классически зачесанными поперек головы несколькими волосками — такие экземпляры должны храниться в растворе формальдегида в «Черном музее»[20] Скотленд-Ярда. Естественно, он носил безрукавки, кардиганы, теплые домашние туфли и брюки из такой грубой ткани, как будто она была выткана из пуха, плесени, мха и тяжелого воздуха старого склепа.
Самое интересное в моем отце было то, что он произносил фамилию «Касл» так, что она звучала «хэсл»[21]. Это было связано с тем, что его отец, мой дед — Касл, якобы происходил с севера. Единственное, что я помню о нем, — честно говоря, это единственное воспоминание о бабушках и дедушках, — так это его пятки и особые прокладки для обуви в форме пирожка, которые он носил из-за пролежней, полученных в больнице. Он умирал от рака где-то в Дьюсбери, или Донкастере, или Галифаксе. После его смерти я не сомневалась, что причиной стали больные пятки.
Один раз в год мой отец напивался на корпоративной вечеринке. Однажды (мне было четырнадцать — самый опасный возраст) он пришел сильно пьяный, ничего не соображая, направился прямиком в ванную комнату, и его рвало в унитаз. Мама что-то сказала неодобрительно, но вполне добродушно. А меня душили рыдания — я очень хотела в туалет, и когда отец наконец спустил воду и вышел, я быстро проскользнула мимо него, избегая смотреть в его отвратительные, налитые кровью глаза. Я уже собиралась спустить штаны, как вдруг взглянула вниз. И в желтой воде в унитазе я заметила блеск, нагнулась, чтобы рассмотреть поближе, и увидела непонятную конструкцию из пластика и металла. Заинтригованная, я подцепила ее ершиком для унитаза.
О Боже мой! Это оказались зубы!
На конце щетки висел отвратительный, сложный зубной аппарат. Я никогда не видела таких и даже вообразить не могла, что они существуют. Он состоял из нескольких отдельных зубов, между которыми тянулась проволока и гладкий свод матового розового пластика. Как только я поняла, что именно мне удалось выловить, то вскрикнула и отпрыгнула назад, а протез упал в ванну. В тот же момент внутрь ворвался отец. Он прикрывал рот рукой и то ли вопил, то ли стонал: «Хде оно? Хде оно?» Онемев от шока, я показала на ванну. Отец наклонился и, прежде чем я смогла остановить его, вставил ужасное устройство себе в рот, с клацаньем соединяя настоящие и искусственные зубы.
Вот что мне пришлось пережить.
Я начала стесняться родителей, когда мне было одиннадцать — это достаточно поздно для нашего времени. Но, появившись однажды, это чувство уже никогда не покидало меня.
В начальной школе Святого Симеона Столпника было достаточно весело или по крайней мере легко учиться. Именно там я познакомилась с Вероникой — Вероникой Тоттл, ее так звали тогда, зовут сейчас и будут звать еще долго-долго, аминь. Она торчала вверх ногами из бака с глиной (это действительно был большой пластиковый бак, наполненный формовочной глиной. Когда я была ребенком, такие баки стояли в каждом классе, сейчас они уступили место логарифмическим линейкам, таблицам логарифмов и бесплатному молоку). Я увидела тогда только пышные зеленые трусы, грязные розово-белые ноги, унылые серые носки и стоптанные розовые сандалии. Она мешала мне, поэтому я взяла ее за лодыжки и вытянула из бака. Думаю, Вероника находилась в таком положении несколько минут, но очень стеснялась позвать на помощь. Она тихонько плакала, и слезы смешивались с коричневыми комками глины, прилипшими к ее лицу. Вероника вытерла глаза рукавом, поцеловала меня в щеку и убежала.
Даже в детстве она была склонной к полноте, с грязными волосами и глазами неопределенного цвета. Мой акт благотворительности вверг ее в рабскую зависимость, которой суждено было продлиться до… что ж, вы знаете, до какого момента. Бедная Вероника изо всех сил старалась выбиться из третьесортной части класса, но ей это так и не удалось. Она всегда вела себя хорошо, не опаздывала. Если ее несправедливо обвиняли в чем-то, она не жаловалась, просто опускала бесцветные глаза и принимала наказание. Я, как могла, использовала все эти ее качества.