Взяв за образец Большую Науку, "критический рационализм" призвал направить силу человеческого интеллекта на критику всей действительности всего, что существует в человеке, обществе и природе. Для этой силы не было непреодолимых преград. Табу, традиции, догмы, идейные и идеологические клише, суждения авторитетов и вождей, социальные нормы и законы, сакральные ритуалы, моральные и эстетические суждения - все это рассматривалось как возможные объекты рационального анализа и критики. Разум отвергает все сверхразумное, для него нет неприкосновенных святынь, и даже то, во что, казалось бы, "можно только верить", подвержено суду Разума и ждет его вердикта.
Но прежде всего Разум направляет свою критическую мощь на самого себя. Его суждения, каким бы статусом или степенью общности они ни обладали, должны быть подвергнуты критике (критической проверке, сопоставлению с опытом) как всякие другие гипотезы, догадки, предположения. Таким образом, рациональность полагалась самокритикой Разума, в которой последний обнаруживается и реализуется. Это поднимало пафос рациональной критики на небывалую высоту. Она представала единственным Абсолютом, низводящим все прочие "абсолюты" до уровня человеческих мнений.
Однако, если рациональность обнаруживается в критике, то и критика должна доказать свою рациональность. Принцип рациональной критики - если принять его за критерий рациональности - сам должен подвергаться критике, которая... не может не следовать этому же принципу. Так перед философией "критического рационализма" возникала известная с древности логическая трудность petitio principii.
К. Поппер, сознавая эту трудность, отмечал, что рационализм, основанный на принципе критицизма, не обязательно связан с каким-то "окончательным" решением проблемы обоснованности или оправданности предпосылок критики12. Ведь если даже предположить, что существуют абсолютные и бесспорные критерии рациональности (тем самым выводя их из-под критики), то и в этом случае необходимой предпосылкой всякой рациональной дискуссии является признание всеми ее участниками этой абсолютности и бесспорности. Но такое возможно только, если участники являются рационалистами. "Можно сказать, что рационалистический подход должен быть принят и только после этого могут стать эффективными аргументы и опыт. Следовательно, рационалистический подход не может быть обоснован ни опытом, ни аргументами". В основании рационалистического подхода, если угодно, рационалистического настроя, лежит "иррациональная вера в разум"13.
Нелепо на основании этих высказываний приписывать "критическому рационализму" некие уступки иррационализму. Мысль Поппера проста. Устои рациональности сами нуждаются в опоре. Если искать эту опору "внутри" самой же рациональности, логического круга не избежать. Предпосылкой рациональной дискуссии следует считать не наличие неких абсолютных и обязательных для всех мыслящих существ критериев, а прежде всего готовность участников этой дискуссии признать над собой власть разумного начала. Ситуация рациональной дискуссии возникает как конвенция и в дальнейшем поддерживается устойчивыми традициями, регулирующими поведение рационалистов-единоверцев.
Систематическое единство таких традиций - это Большая Наука, мечта и идеал Поппера, демократическое сообщество в чистом виде, самое открытое из всех возможных человеческих обществ. Установка на рациональную критику и признание непререкаемой власти критериев рациональности - это не только методологические регулятивы, но и моральное credo граждан Республики Ученых. В этой идеальной республике нормы гражданского поведения практически полностью совпадают с моральной регуляцией, пронизанной духом рационального критицизма.
Не стоит рассуждать об утопичности этой идеи. Когда мы имеем дело с идеалом, глупо упрекать его за то, что он не похож на реальность. Более того, сила идеала - именно в его непохожести на всем известную и никого не удовлетворяющую действительность. В этом идеале Демократия Большой Науки является истинной предпосылкой Критической Рациональности, и в то же время Рациональность является условием и предпосылкой Демократии. Нет ничего более демократичного, чем самодержавие Критического Разума, и нет ничего более разумного, чем открытое демократическое сообщество рационально мыслящих людей.
Так "критический рационализм" пытался разорвать логический круг, придавая проблеме обоснования рациональности многомерный, объемный характер, выводя ее из плоскости одного только методологического анализа. Рациональность - во всех сферах человеческой деятельности - оказывалась зависимой от демократического устройства Большой Науки, а само это устройство полагалось следствием веры в Разум, его объединяющей и направляющей силы. Взаимозависимость демократии и рациональности - идеал, который К. Поппер и его последователи перенесли из философии науки в социальную философию14.
Научная рациональность, по Попперу, это рациональная логика научного исследования. Он решительно отказался от "догм эмпиризма", согласно которым конечным обоснованием знания, и следовательно, обоснованием деятельности по добыванию этого знания является "эмпирическая достоверность", которую, считали неопозитивисты, можно установить процедурами "верификации", то есть опытного подтверждения. "Я утверждаю, - писал Поппер, - ...что мы не можем дать нашим теориям и верованиям какое-либо позитивное обоснование или какое-либо позитивное основание. Иными словами, мы не можем найти какие-либо позитивные основания тому, чтобы считать наши теории истинными. Более того, я утверждаю, что вера в то, что мы можем найти такие основания и что нам следует их искать, не является сама по себе ни рациональной, ни истинной..."15.
Взамен этой "догмы" Поппер предложил рассматривать рациональность науки как методическое движение от одних научных гипотез к другим, оправдываемое теми достоинствами, которые приобретают научные гипотезы по мере того, как им удается сопротивляться опровержениям. Основаниями для выдвижения гипотез и последующего их обсуждения могут служить возможности, которые открываются этими гипотезами для решения научных проблем. При этом следует помнить, что могут существовать и другие гипотезы, которые могли бы справиться с данными проблемами лучше, чем уже выдвинутые. Поэтому исследователь должен быть всегда готов отказаться от своей гипотезы, если она опровергнута опытом или нашлась другая, более перспективная, более плодотворная и смелая гипотеза. Но научное исследование никогда не может быть завершено окончательным вердиктом о том, какая из предложенных гипотез является истинной "на самом деле".
С понятием "истины" у Поппера были сложные отношения. С одной стороны, он называл себя "реалистом", то есть был уверен, что наука исследует реальные объекты и ее суждения - это более или менее верные догадки о реальности. С другой стороны, он был уверен в том, что никакое эмпирическое суждение не может претендовать на точное и полное совпадение с этой самой реальностью. Зато можно гарантировать, что всякое предложение науки, противоречащее фактам, должно быть отброшено как ложное. Поэтому наука в точности знает, какие ее суждения ложны, но не может гарантировать окончательной истинности ни одного из своих суждений. Но что такое факты, способные опровергнуть любую теоретическую гипотезу? Раньше многих Поппер понял и признал так называемую "теоретическую нагруженность" фактов, то есть их зависимость от теоретического знания, позволяющего не только отбирать те наблюдения, которые в своей совокупности дают описания "фактов", но и истолковывать их именно как данные факты, а не что-то иное. Поэтому было бы правильно говорить о "фактах", как об определенных следствиях из принятого корпуса теоретического знания. Но тогда получается, что в споре фактов и теоретических гипотез на самом деле на стороне фактов выступают иные теории, сами по себе также нуждающиеся в эмпирической проверке. И, следовательно, не факты судят теорию, а одни теории судят другие, то есть имеет место спор различных догадок и гипотез. Таким образом, все научное знание имеет предположительный (гипотетический) характер.