— Иди, делай. Постой.
Бли-ин! Что я делаю?! Подхожу, поднимаю её лицо. Целую. Целую крепко, сильно, «в уста сахарные». Дурак! На кой…?! Мгновенная пауза, и она закидывает мне руки на шею, обнимает, прижимает, прижимается… Отвечает. И губами, и всем телом… Горячая, гибкая, голая… под одеждой…
Приходиться отдирать её руки со своей шеи.
— Уймись. Хватит. Сделанного не вернуть. Но… жизнь — не закончилась. Она только изменилась. Теперь у тебя начинается другая жизнь. Новая. Постарайся сделать её… радующей тебя. Иди.
Умом — понимаю. Сердцем — чувствую правильность. Но… щемит. Больно. Ничего, Ванюша, перетопчешься. Новая жизнь — это… это забавно. У меня только в первой — было четыре разных жизни. Эта, «святорусская» — уже пятая. Может, поэтому я и выживаю? Тут как в сексе: первый раз — интересно, страшно, волнуешься… А потом… интересен уже не сам факт, а его оттенки.
…
Явившиеся по моему вызову на завтрак Кастусь с Елицей выглядели… естественно. Как и положено выглядеть молодым любовникам — замученно, голодно, невыспанно и счастливо.
Подойдя к накрытому столу, Кастусь сглотнул слюну и энергично перешёл к делу:
— Я… тут… мы… ну… эта… Отдай мне её в жёны! Вот.
Решительный мальчик. Сотрапезники мои дружно зашумели, переваривая новость. Елица дёрнула юношу за руку и прошипела на ухо: «Господин». Кастусь недоумевающе посмотрел на неё. Потом сообразил сказать:
— Господин.
И неуклюже поклонился.
Более всего мне была интересна реакция девушки. Этот характерный взгляд «любящей собственницы»… Смесь любви, гордости: «мой-то — орёл», тревоги — «не ляпнул бы чего сдуру», заботы — «чубчик надо было чуть намочить — лежал бы лучше»…
— Значит, жениться на ней хочешь? Под венец зовёшь?
— Хочу, зову. Господин.
Да уж, холоп из него, как из коровы — рысак. С таким задранным носом — хорошо ворогов на смертный бой вызывать, а не милости у хозяина просить.
— А ты что скажешь? Присядьте.
Кандидаты в «жених и невеста» усаживаются на скамье напротив меня. Оба настолько взволнованы, что никак не реагируют на грубейшее нарушение «святорусского» этикета: рабы не могут сидеть за столом господина. Как минимум — должно быть троекратно повторенное приглашение-приказание. Но… Елица привыкла к моему постоянному пренебрежению всякой… исконной посконностью, а Кастусь ещё не вошёл в образ холопа. Которому надобно твёрдо, спинным мозгом, знать своё место. Мне-то плевать, но я слышу ропот моих слуг: не по обычаю…
Елица морщится, присаживаясь, ловит мой понимающий взгляд — ночка, видать, была жаркая, вспыхивает и излишне резко отвечает:
— А я скажу «нет».
И после паузы, вспомнив — где она, и с кем говорит:
— Ежели господину угодно узнать моё скромное желание.
Неожиданность. У Кастуся отваливается челюсть. Он глотает воздух: а… а… а как же…?
Сходная реакция и у окружающих:
— Дуру-холопку в замуж зовут?! Не старый, больной, дурной, уродливый…, а молодой… Да ещё и не простой!… Ну, дура! Зовут — беги!… Это ж слава господу да пресвятой богородице, что господин наш многомилостивый, дурёху после таких-то её игрищ не забил, не запорол… Вот же — даёт бог всяким… бестолковкам хозяина доброго! И женишка гожего подогнал, и разговаривает без взрыкивания… А она рылом своим блудливым воротит, некать вздумала…
Прерываю общий ропот комментаторов:
— Объяснись.
— Кастусь… Лучшего мужа себе — я и мечтать не могла. А уж такого страстного да ласкового полюбовника и сыскать неможно.
Факеншит! Она что, дразнится?! Недавней наложнице высказывать такое мне в лицо… Но какая яркая реакция у мальчика! Счастье — аж выплёскивает! Уши — кремлёвскими звёздами!
— Одна беда: холоп из князя литовского… худой. Знаю-знаю, господине: у тебя и курицы закукарекают, и петухи нестись будут. Да только во всём ты ищешь не просто гожее, а наилучшее. О… оп… оптимальное. Да. Оптимальнее — я правильно сказала? — будет, если княжич станет князем. От этого Рябиновской вотчине пользы приключится куда поболее, чем от очередного неумелого холопа. Так я говорю?
Ивашко мотает головой — до него всякие умствования доходят медленно. Чарджи вцепился глазами в её лицо — что, инал, только сейчас девушку разглядел? Артёмий улыбается одобрительно: он ей несколько уроков фехтования давал, имеет представление о её сообразительности. А я… я балдею. Гребу кайф ложкой и умильно облизываюсь.
Удивительное чувство видеть себя со стороны. Слышать собственные интонации, наблюдать за сцеплением своих собственных мозгов. За собственными мыслями, собственным способом мышления. Со своими специфическими захмычками. В чужой, да ещё и женской, головке. Потраченное на разговоры, на общение время, вложенное внимание, часть души моей — не пропали даром.