— У нас, во Франции, кто не имеет авто или виллы, тот продает что-либо.
— Что продает? — не понял Андрей.
— Свою рабочую силу, талант, мысль... Так, а?
— Даже мысль? — усомнился Михаил.
— Да, естественно. Хорошая идея стоит много-много денег. Я принесу еще кофе...
Она легко ринулась на кухню. Андрей показал взглядом на дверь: мол, пора. Но Михаилу не хотелось уходить, поэтому, приняв из ее рук новую чашечку кофе, он пил его долго, смакуя.
— Спасибо, Жози. Мы вам надоели, — засуетился Андрей.
— Я приглашаю вас в гости, — решительно сказал Михаил.
— Когда? — Жози вскинула бровки радостно.
— В субботу.
— О, благодарю, — пропела она, хватая со столика записную книжку. — Вот мой телефон. Звоните, если не боитесь иметь связь с иностранкой.
И расхохоталась, закинув волосы за спину и обводя гостей долгим и томным взглядом. Михаил увидел, что при смехе ее грудь дрожит как-то независимо от тела — крупно и нежно. Его почему-то охватила беспричинная радость, которая падает на человека, когда ему приоткрывается удивительное будущее.
— О, выпьем... как это... на по-со-шок?
Михаила затрясла сладостная и тревожная лихорадка. Шеф, диссертация, жена — все они продолжали для него существовать, но где-то далеко, как бы за толстенной стеной. Он даже в институт старался ходить реже, прикрываясь библиотекой, работой дома, респираторным заболеванием...
Сперва Михаил пошел в сберкассу и снял остаток родительских денег. Потом купил широкий грибовидный торшер и начал долгую перестановку в большой комнате. Тахту он выдвинул на середину, перегородив комнату на две. Ковер, мещански висевший на стене, положил на тахту и пустил его дальше по низу, почти до самого порога. Рядом поставил новый торшер, красный абажур которого приятно гармонировал с бордовыми узорами ковра. Сюда же, под торшер, вкатил, примеривая, столик на колесиках. Книжный шкаф сдвинул к окну, к свету, отчего корешки книг благородно засветились золотом. Старинное кресло-качалку отца поставил в угол, в свободное одиночество, и оно сразу сделалось загадочным, будто в нем только что сидел, например, Шерлок Холмс с трубкой. С антресолей достал завернутую в какие-то тряпки бабкину икону — скорбящую богородицу — и повесил над креслом. И с сожалением глянул на проигрыватель «Беларусь», неплохой, но давно уже немодный.
Он сходил к соседу, моряку загранплавания, и выпросил на один день вертушку «Дюал». У своей «Беларуси» Михаил отвинтил ножки и засунул ее в стенной шкаф, поставив там на попа.
Теперь комната смотрелась. Правда, обои выгорели, но переклеить их он не успеет. Левая стена пустовата, пейзажик бы туда подлинный в золотой раме... В шкафу мало книг солидных — взять бы у Димки Трубцова напрокат собрание сочинений Гегеля или Канта. И не хватает чего-то легкого, может быть, игривого; скорее, иностранного...
Михаил вспомнил про тощего парня, с которым его кто-то и где-то познакомил. То ли Жак, то ли Жан. Парень болтался у гостиниц с иностранцами и промышлял заграничными вещичками. В старой записной книжке Михаил нашел номер телефона и полустертое имя — Жорка Дрын. Оставалось позвонить...
Жорка Дрын объяснил, что он не Жорка Дрын, а Георгий Иванович; по телефону в суть просьбы вникать не стал, но приехать для переговоров согласился...
Через час в дверь позвонили. Высокий и солидный парень, почти забытый Михаиловой памятью, окинул квартиру медленным взглядом и коротко представился?
— Георгий Иванович.
Михаил провел его на кухню, посадил на стул и выложил свою просьбу осторожно, — уж очень сильно переменился Жорка Дрын. Поправился, одет просто и добротно, трезв, серьезен, на плече висит огромная модная сумка, как у настоящего коробейника.
— Могу предложить, что есть в наличии, — сказал Георгий Иванович хорошо рокочущим голосом.
Михаил кивнул энергично.
— Портфель «атташе-кейс» белого цвета...
Михаил кивнул.
— Пять пачек «Кэмел»...
Михаил кивнул тише.
— Два английских пласта...
Теперь Михаил лишь закрывал глаза.
— Блок жвачки, журнал «Мадемуазель» и альбом «Фильмы ужасов». Пока все.
Георгий Иванович назвал цену. Михаил поежился и полез в карман за деньгами. После этого была открыта сумка-короб, и все купленное легло на кухонный стол. Михаил взял одну пластинку — саксофонист Джон Колтрейн. И полистал альбом — на него глянуло невероятно раздутое человеческое лицо со свиным пятачком.
— Импортяга еще будет, — пообещал Георгий Иванович.
Уходя, он успел заглянуть в большую комнату:
— Ждем даму?
— Нет.