— Да, в Коктебеле, то есть в Кокчетаве, лучше, — усмехнулся он.
Михаил был благодарен ей за то, что она не заводила разговора о сестре. Тогда бы они погрузились в беспролазную тьму отношений. Ему этого не хотелось. Да и какой толк: он бы защищал себя, она бы ограждала сестру.
— Кокчетавцу лучше жить в Кокчетаве, европейцу — в Европе, — заключил он.
Валя замедлила свои размашистые движения, для которых то и дело подворачивался повод — налить ему кофе, пододвинуть тарелку, нарезать помидоров... Ее круглые глаза смотрели на него летней голубизной, но их ясность была чем-то потревожена. Она плотней затянула халат, как бы закрываясь от той внезапной тревоги.
— Миша, вы смотрите на людей... как-то не так.
— То есть?
— Будто все они вам не ровня.
— А люди все равны?
— Конечно.
Он ел помидоры, раздумывая, стоит ли эта кокчетавка затраченного на нее интеллектуального потенциала. Учительница младших классов. Вдалбливает малышне таблицу умножения, любовь к Родине и правила хорошего тона, чтобы на уроках не ковыряли в носах. А по вечерам ест бараний сыр, пьет тошнотворный кумыс и смотрит телевизор. Впрочем, у нее должен быть муж — шофер или местный интеллигент, какой-нибудь инженер с завода комбикормов.
— Валя, а слон и мышь равны?
— Это же дикая природа...
— А человек — дитя природы, поэтому мы рождаемся уже неравными.
— Но наше общество...
— Все уравнивает? — перебил он. — А я не хочу этой уравниловки!
— Великие умы человечества стремились к равенству..
— К равенству, а не к уравниловке. Скажите, вы себя и меня считаете равными?
— Почему же... Вы больше образованны, способнее меня...
— А зарплату имеем почти одинаковую, — обрадовался он ее признанию. — Между тем меня уже не одно предприятие звало помочь в математическом обеспечении разных программ. Моя теоретическая статья отмечена дипломом. Мой... Да что там говорить!
— И все-таки это не повод презирать людей.
— Дураков надо презирать.
— Не все же дураки...
— С кем бы мне ни приходилось спорить, я всегда оказывался прав.
Она подошла к нему близко, так, что корона ее волос положила на стол прозрачную тень. И сказала тревожным, почти материнским голосом:
— Человек, который всегда прав, плохой человек.
Я так стукнул кулаком по столу, что застежка ее лифчика расстегнулась. Если вы думаете, что под лифчиком оказался кольт, то вы ошиблись. Под лифчиком было то, что там и должно быть. О’кэй.
Телефон зазвонил, как показалось Михаилу, в предрассветную рань. Он глянул на будильник — девять утра. И за окном опять мелькает туманный дождик, почти непроглядный, будто стекла в рамах заменили на матовые.
— Слушаю, — сказал он с хрипотцой.
— Вы заспавший, да?
— Нет-нет, — торопливо отозвался Михаил, теряя остатки сна.
— Бизнесмен встает рано-рано, Мишья.
— Здравствуйте, Жози!
— Я хочу вас видеть.
— Когда?
— Сейчас. Быстро-быстро. За сорок минут, а?
— Где?
— У Главпочтамта. Я на моторе.
И трубка зачастила гудками...
Собираться Михаилу пришлось в рысьем темпе. И тоже взять мотор, благо такси по утрам стоят незанятые. Зато через полчаса он прохаживался у Главпочтамта, поеживаясь в своей легкой куртке.
Что произошло? Почему такая спешка? Приглашен ли Андрей? Или это любовное свидание? Да нет, в таком стремительном ритме свиданий не назначают. Да и рано еще для свиданий...
«Седан» вышмыгнул из автомобильного потока вроде бы без всяких правил уличного движения. Михаил пошел к нему, к краю тротуара. Переднее колесо вжалось в поребрик почти у его ног. Дверца приоткрылась. Из нее высунулась тонкая рука в высокой черной перчатке и поманила пальцем. Михаил сел в машину...
Темные большие глаза казались жутко удивленными. Крупный рот улыбался расслабленно. Волосы закрыли руль — зачем тут руль? При чем тут руль?
Жози чмокнула его в щеку, Михаилу показалось, что улица и город пропали, как руль под ее волосами. Неожиданно для себя обхватил он маленький затылок и коротко поцеловал ее расслабленные губы.
— О, это уже есть не поцелуй «здравствуйте», — удивленно вздохнула она.
— А поцелуя любви не допускаете? — спросил он отчаянно.
Жози закинула руку куда-то за сиденье, достала длинный узкий конверт и положила ему на колени.
— Что это?
— А если немножко посмотреть?
Михаил открыл незаклеенный конверт и нервно вылущил зеленые невиданные купюры.
— Доллары?
— Да-да, ровно двести.
— За что?
— За поцелуй, — рассмеялась она.
Он теребил новенькие, ни-разу не согнутые бумажки, разглядывал пожилого мужчину в парике — вроде бы Вашингтон, видел цифры и чужие слова и никак не мог осознать этого внезапного перехода от поцелуя к этим зеленым деньгам.