Жорка Дрын. Встреча возле универмага. Да где еще этому спекулянту околачиваться, как не у магазинов? Приходил сегодня. Естественно, коли ему заказаны книги и кожаный пиджак...
Логика сработала, как механизмом щелкнула. Никаких поводов для тревоги у него не было и быть не должно...
Но Михаил заметил, ощутил, что кроме разума и чувств, кроме мускулатуры и воли сейчас им водит еще какая-то сила — непонятная, неизведанная.. Коньячная, парапсихологическая иди дьявольская? Она уже спутала ему шаги и тяжкой рукой подтащила к полупустым книжным полкам. А что тут? Редкие томики, трепаные обложки детективов, брошюрки... Но неизведанная сила подняла его руку и сняла тонкую книжечку в жестком, крепчайшем переплете. Михаил отшатнулся бы, не держи его эта дьявольская сила... «Уголовный кодекс РСФСР». Он залистал его, жадно выискивая нужный текст. Статья 64... Вот:
«...выдача государственной или военной тайны иностранному государству...»
Михаил опустился на тахту и вытер мокрый лоб. Не сошел ли он с ума? Да разве его корабль есть государственная тайна? Или военная? А разве проект Андрея секретный? Это их личные замыслы, собственные, частные, которыми они могут распоряжаться как хотят. В кодексе же говорится о тайне, принадлежащей государству. Испугался дурак собственной тени.
И Михаил расхохотался на всю квартиру. Он сидел на тахте, покачивался и нетрезвым хохотом стучал в тихие стены.
Дверь приоткрылась.
— Что с вами? — испуганно спросила Валентина.
— У меня нитка в усах.
Я улыбнулся, поднял обе руки до уровня плеч, сжал их в кулаки, а затем с силой свел вместе, так что кулак ударился бы о кулак, не попадись меж ними голова этого типа. Он свалился, как дохлый тунец. О’кэй.
Два дня Михаил прожил с нескрываемым ожиданием. На третий день телефон зазвонил весело и намекающе. Он сорвал трубку.
— Мишья, жду.
И все. И писк в трубке — веселый и намекающий. Собирался он с нетерпеливой дрожью в ногах; ему казалось, что бегом он домчится скорее любого транспорта...
Ее квартира встретила полумраком. Свет кофейного торшера лег на мебель ровной паутиной. Золотая обивка, кресел и диванов солидно потускнела. Все стекло утратило свой холод, заблестев шоколадным отливом.
— Мишья, как я рада...
В длинном платье из какой-то темной материи, с распущенными волосами, с усталыми глазами, опустилась Жози рядом на диван и капризно попросила:
— Налейте мне и себе.
— Чего?
— О, виски и содовой, да-да.
Они прикоснулись губами к стаканчикам. Михаил умел смаковать коньяк, но непривычное виски, отдающее самогоном да еще разведенное водой, хотелось выпить залпом, как и положено пить самогон. Жози закурила, закурил и он красивую сигарету.
— О, Мишья, опять у меня в голове большая дырка. Месье Делорм прислал привет и кое-что, да-да...
Она соскользнула с дивана и подвела его к столику, где стоял изящный транзистор. Япония, фирма «Хитачи»...
— Ваш, да-да, и вот пятьдесят долларов для «Березки».
Михаил погладил транзистор и неумело сунул конверт с деньгами в карман. И тут же подумал, что надо бы поцеловать ей руку, но Жози уже сидела на диване.
— Жорж Делорм сказал... Еще будет про-игрыватель «Гаррад», будет усилитель и колонки «Дайнако», да?
Теперь он взял ее легкую руку и поцеловал долгим поцелуем, словно это были губы.
— Потом-потом, а теперь виски, — деловито отстранилась она.
Из квадратной бутылки толстого стекла он налил еще и выпил первым, не разбавляя водой.
— О, Мишья пьет, как супермен, да?
— Разве не похож?
— Похож-похож! Только прибавить смелости, да? Свободы в жестах, да? Больше шутки, да? И не бояться женщин, да?
— Каких... женщин? — спросил он тихо.
— Я не есть женщина, нет?
Шел сюда Михаил за ответом о своем проекте. Потом ему захотелось спросить, придет ли Андрей. Затем обрадовался деньгам и транзистору «Хитачи». А теперь все вопросы и радости показались пустяками — их смыло волной надежды на невероятное, втайне ожидаемое.
— Жози, — сипло сказал он. — Я готовлю вам царский... подарок.
— Дорогой, да?
— Бокалы, из которых пили Николай и Александра.
— Цари, да?
— Особы, — почти бессильно подтвердил он.
— О, вы меня... как это... ба-ло-ва-ете.
Ее глаза надвигались, но так медленно, что он ждуще окостенел. Их прохладный мрак казался ему каким-то неотвратимым и роковым — может быть, потому, что она не моргала, не улыбалась и ничем не тревожила свое четкое лицо. Когда эти жуткие и прекрасные глаза стали досягаемы его дыханию, она тихо сказала, будто взмолилась о пощаде: