Н. С. Демин рассказывает:
«Из-за частых бомбежек и артналетов штаб корпуса вынужден был покинуть Коломыю и обосноваться на обратных скатах одной из высот южнее города. Сюда к нам вскоре приехал полковник Л. И. Брежнев с работниками поарма (гвардейский корпус к этому времени был передан в состав 18-й армии, где начальником политотдела был Л. И. Брежнев. — Прим. авт.).
С начпоармом я провел целый день в батальонах на переднем крае. Леонид Ильич разговаривал с командирами, политработниками, солдатами, интересовался, как организовано питание, как дела с боеприпасами. В тот день, находясь на КП 317-й стрелковой дивизии, наблюдали за ходом тяжелого боя. С большим трудом удалось соединению отстоять занимаемые позиции.
Вечером, когда мы вернулись с передовой в штаб корпуса, полковник Брежнев сказал:
— Безусловно, круто немец завернул. Но я не думаю, чтобы он предпринял что-то серьезное. Вы правы, надо сбивать противника с ближайших высот, господствующих над местностью, улучшать позиции. Сейчас положение 317-й дивизии, например, таково, что она несет большие потери, чем в наступлении. А все высоты! Взять их надо».
В полосе действий нашей дивизии была всего одна дорога да несколько горных троп. Воины тщательно готовились к боевому походу, ждали выступления. Каждую минуту — боевой учебе, каждую минуту — в подразделениях политработники, партийные вожаки. Важно было не дать скиснуть солдатам, поверить в то, что и в горах мы сильнее фашистов.
Н. С. Демин:
«В те дни, когда полк Дружинина готовился к штурму «зловредной горушки» 810,0, я наведывался сюда, чтобы проверить, как идет подготовка.
В лесу царил полумрак. В лунном свете все казалось зыбким. Темные кроны деревьев перечеркнули крохотную полянку призрачными тенями. Время от времени круто взмывала в небо осветительная ракета, и тогда тени становились резче, контрастнее. Красные искры трассирующих пуль чиркали по верхушкам деревьев. Вдруг я услышал хохот. Подошел к группе солдат. Остановился за деревом. В центре тесного кружка сразу увидел Никитина. Он сидел на сложенной вчетверо плащ-палатке и увлеченно рассказывал:
— …И вот один фашист говорит другому: «Хреновая у русского Ивана разведка. Местности ихние разведчики не знают, по карте не понимают. Вчера, говорит, пробрались они к нам и заблудились. Тырь-пырь, а к своим позициям дороги не сыщут».
А тот, второй фашист, спрашивает: «Ты-то откуда знаешь?»
«Ну как же. Они ж, когда назад пошли, — трех наших солдат и офицеров прихватили. Заместо проводников».
Слушатели вновь захохотали. Но Никитин, увидев меня, вскочил и подал команду «Смирно!»
— Товарищ полковник, старший сержант Никитин проводит беседу с новичками. Завтра им в первый раз в разведку идти.
Я смотрел в смеющиеся глаза старшего сержанта и думал: «Нет, не правы те, кто твоих прибауток недооценивает. Хорошая шутка — тоже оружие».
— Как воюешь, Никитин? Что нового?
Старший сержант непроизвольным движением тронул орден на гимнастерке:
— По-старому, товарищ полковник.
И вдруг без всякого перехода:
— Картошечки молодой не желаете отведать? Петро, тащи котелок.
Войска вот уже третью неделю сидели на концентратах. А тут — молодая картошка? Откуда?
— А мы тут на ничейной полосе картофельное поле нащупали. Ну и роем по ночам. Иной раз вместо картошки фашист попадается. Тоже берем — не брезгуем.
В тот вечер мне не удалось полакомиться молодой картошкой: срочно вызвали в штаб. А потом я забыл об этом случае. Не знал, не ведал, что придется все-таки вспомнить об этой картошке. Накануне решающей схватки за высоту 810,0 к нам в корпус приехали генерал Колонин и полковник Брежнев. Они детально познакомились с ходом подготовки операции, поставили задачи политотделу корпуса, побеседовали с людьми. В конце беседы генерал Колонин вдруг спросил:
— Что это у вас там за история с картошкой?
Вначале я не понял: какая история? Но вот выяснилось: члену Военного Совета армии кто-то доложил, что у нас в одном из полков чуть ли не братание с противником. На ничейной полосе — картофельное поле. Ходят, дескать, туда и наши, и гитлеровцы. Копают картошку, не стреляют друг в друга. Генерал Колонии страшно возмущался, обвинил нас даже чуть ли не в притуплении бдительности.