— Что, Микола, призадумался? Банька классная получилась, — подошел я к сгорбившемуся Полукарову.
— Банька-то банька, а я чуть не нанес визит небожителям. Еле вывел машину в горизонтальный полет на высоте каких-то двух десятков метров.
Мы уже кое-что повидали, но такое — впервые: Михаил Хохлачев приземлился на сплошном решете, истерзанный, с огромной рваной пробоиной, вопреки всяким аэродинамическим законам. Это еще и еще раз под твердило: наш ИЛ-2 — машина уникальная.
Вечером после ужина в кружок пилотов и стрелков подсел замполит полка майор Константинов. Он к каждому человеку умел найти стежку-дорожку, ободрить, внести эмоциональный настрой, вызвать на откровенность. Просто и понятно говорил замполит о задачах части, о личном вкладе каждого летчика, вселял уверенность в победу над заклятым врагом.
— Так вот, батенька (его обращение ко всем слушателям), в одной из своих исторических речей Гитлер заявил: «Славяне никогда ничего не поймут в воздушной войне — это оружие могущественных людей, германская форма боя». А германская-то форма боя трещит по швам. Даже сегодня мы болтуну из Берлина доказали: можем бить фашистов и в воздухе, и на земле. Да так, что зубы у него плавятся, как говорит капитан Гришко. Верно, орлы?..
Мы одобрительно загудели. Да, хваленые «тигры» и «пантеры» поджимают хвост при встрече с штурмовиками.
Напряжение на летчиков ложилось колоссальное. В день делали по три, четыре вылета, а иногда и по пять. Доставалось и «наземникам» — мотористам, техникам, оружейникам. Мы поражались их трудоспособности. Посмотришь: оружейница, девчушка, ей куклы, наверно, снятся, а катит бомбы на тележке весом в центнер. Отдышится, улыбнется и только скажет: «Вам, ребята, в сто раз труднее…»
Случай этот запомнился особенно надолго. Отштурмовав северо-восточнее Прохоровки скопление живой силы и техники противника, потянулись домой. И вдруг на пас навалилась свора «мессершмиттов». Моментально перестроились в круг, замкнули кольцо, охраняя от ударов хвосты. «Огонь, стрелки!» — полетела в эфир команда ведущего. Делаем одни круг, другой, третий. Перед глазами мельтешат красные, синие жгуты трасс. Руки сжимают штурвал, наливаются синевой. Сохнет во рту. Кто-то горит! «Месс», объятый пламенем, закувыркался, факелом пошел вниз через наш боевой порядок. Бросаю машину влево, вправо, прижимаюсь к земле и на бреющем ухожу на юго-восток а направлении своего аэродрома. И здесь напоролся на пару «тощих» с кокетливыми пиковыми тузами на бортах. Они, описав крутую дугу, пристроились к моему ИЛу, зажав меня в клещи. Все! Сейчас чуть отпустят, шарахнут из всех установок — и крышка!
Смотрю на фонарь левого МЕ-109. Пилот молодой, рыжие волосы прилипли ко лбу, смеется, обнажив белые зубы. Справа несется матерый волк, помятый злобой, с физиономией, порезанной палашами. Наверное, не один раз участвовал в дуэлях на сборищах буршей. Сначала он показал мне указательный палец, затем большой. Я в ответ фашисту сконструировал комбинацию из трех пальцев и сунул ему в открытую форточку. Мгновенно созрела мысль: нужно сделать какой-то маневр, неожиданный, даже рискованный, и выйти из-под опеки незваных провожающих. Убавив газ, нырнул под молодого гитлеровца. Тот шарахнулся вверх, видно, растерялся. Воспользовавшись замешательством своих поводырей, выполнил каскад фигур и вскочил в дымное облако. Драгоценное время выиграно. А с нашего аэродрома уже взлетели ЯКи, оставляя за собой буруны пыли. «Мессеры» взмыли и, набирая высоту, начали улепетывать. Даже помахали плоскостями, собачьи души. Думаете, отвязались? Захожу на посадку, а они ждут. «Земля» уже предупредила: «Фиалка», будь внимательный!» Не убирая шасси, дал полный газ, стал в вираж. Над головой пронеслись пушечные очереди. Опоздали «тузы»! Наперерез им мчались наши истребители.
Что же означает этот фашистский жест? Ну, мой — вполне понятно. А его! Строили с ребятами всякие предположения. «Они подумали, что ты заблудился, и любезно показывали дорогу домой», — подначивали шутники. Ближе к истине оказался Николай Кирток. «Это тебя, Иван, спрашивали, с какой очереди сбить — с первой или со второй…»
Хорошо, спрашивали. Но почему сразу не уничтожили? До сих пор не могу понять.
В эскадрилье, да и в полку, мы знали друг о друге все. Летчики жили одной жизнью, одними интересами. Прилетит кому-нибудь долгожданная весточка из дому — помятый треугольничек, проштампованный полевом почтой, — и его содержание становилось общим достоянием. Делились всем пополам: и маленькими радостями и большими, не таили в глубине души и плохое.