Далеко идти не пришлось. Всего-то до конца коридора примерно пятидесятиметровой длины. И очень маленькой высоты, придававшей ему вкупе с грубовато выложенными из камня стенами вид вырубленного в скале тоннеля. Мои друзья «эльфы» смогли бы идти здесь, лишь пригнувшись. Да и я, учитывая низкую силу тяжести, при слишком энергичном шаге имел шанс оцарапать макушку о потолок. К счастью или несчастью, но в моем нынешнем состоянии было не до прыжков.
В конце коридора меня втолкнули в узкую дверь. Комнатка не поражала ни размером, ни убранством. Стол и два стула. И все. Явно не чей-то рабочий кабинет. Скорее – допросная. Меня усадили на стоящий посреди помещения грубо сколоченный стул. Конвоиры встали по бокам, а гном вообще остался за плотно прикрытой дверью.
За столом, глядя на меня кристально чистыми голубыми глазами, восседал мужчина средних лет в серой полевой форме, довольно поношенной, которую украшали майорские погоны. Офицер имел достаточно располагающую к себе внешность – округлое, чуть вытянутое лицо правильной формы с твердым, покрытым оспинками подбородком и несколько выдающимися вперед скулами. А смешная морщинка на переносице и вовсе придавала ему несерьезный вид. Не могли подобрать для допроса кого-либо с более устрашающей внешностью?
Майор не стал затягивать начало.
– Свое имя я называть тебе не буду. Незачем. Можешь называть меня «герр майор». Или даже «товарищ майор», если тебе так привычнее! – бодро приступил к допросу тот на довольно чистом русском языке. Покойный Фогель тоже неплохо по-русски чесал, кстати. У них это обязательный элемент подготовки офицеров, интересно? Или только разведчиков?
Так как я в ответ промолчал, то веселый нацист продолжил, придвигая к себе картонную папку и письменные принадлежности, состоявшие из металлического, с костяной ручкой пера и простой медной чернильницы с крышкой. От вида этих предметов на меня пахнуло уже подзабытым духом казенной канцелярщины докомпьютерной эры. Можно было бы сказать – ностальгическим духом, если бы не обстановка…
– Итак, вы – Валентин Дроздов?
Я кивнул, все еще не проронив ни слова.
– Исполнял обязанности кочегара на подло захваченном воздушном судне? – продолжал демонстрировать информированность владелец антикварных письменных причиндалов.
– Почему подло захваченном? – разыграл возмущение я. – На войне все допустимо!
– Не забывайте, что это применимо и к вам! – мило улыбнулся майор, но от этой улыбки повеяло могильным холодком. Непрост этот вражина, ох, непрост…
Сделал вид, что испугался, и опустил голову.
– Но если вы расскажете все, без утайки, то, надеюсь, обойдется без неприятных э… процедур.
– Что я могу рассказать?
– Все! Для начала: как, кто и где вас готовил?
Рассказал. Чего мне запираться? Только старался случайно не превысить уровень осведомленности простого кочегара. А то жаль будет столь глупо проколоться, если судьба подкинула такой щедрый подарок! Вопросы между тем продолжали сыпаться:
– Что вы можете рассказать о количестве и расположении сил союзников? Об их оперативных планах?
Ничего себе, какие вопросики! Тут полностью развернутый ответ не смогу дать даже я как верховный главнокомандующий союзных сил, а не как простой кочегар, которого сейчас разыгрываю. Думаю, допрашивающий это понимает, поэтому важно не выйти из роли. Сделал удивленное лицо, как будто не понял половины слов. Тогда майор зашел с другой стороны, упростив задачу. С удовольствием рассказал ему о подготовке налета на Метрополию и привлеченных для этого силах. Все равно часть из бойцов и обслуживающего персонала сразу передислоцировалась в обратном направлении, а остальным, увы, уже ничего не повредит.
Еще майор сильно интересовался мной. То есть Валерием Кожевниковым, разумеется. Где он постоянно находится, чем занимается, видел ли я его вообще? И почему не возглавил этот налет? Вот те на! Они что же, вообще не знают, что я был на борту? Охренеть!
– Откуда я знаю, почему он не полетел? – как можно более равнодушно пробурчал я. – Об этом могут знать только товарищи из рубки. Спросите у них!
– Увы, у них уже не спросишь! – сообщил мне майор печальную новость. – Только вам повезло остаться в живых после минометного обстрела. Вас завалило металлическими листами, отвалившимися от обшивки и защитившими от осколков. Так что постарайтесь не потерять из-за глупого упорства подаренную вам счастливым случаем жизнь. Идите отдохните и подумайте, что еще интересного вы можете нам рассказать!
Меня увели. По дороге я подумал, что теперь мою тайну точно раскрыть некому. Однако что мне это дает? Ну еще пара допросов, пока не поймут, что выжали из бедного кочегара все до последней капли, и что? Расстрел? Или мне показалось, что майор намекал на какие-то другие варианты?
Ответ я получил примерно через две недели, в течение которых меня еще дважды вызывали на допрос. Последний раз майор в открытую угрожал пытками, но так вяло и формально, что мне стоило усилий даже просто изобразить испуг. А в конце допроса он поднял телефонную трубку и по-немецки, думая, что я не понимаю, спросил неведомого абонента, не нужны ли тому лишние, сравнительно квалифицированные рабочие руки. Видимо, оказались нужны, потому что офицер пообещал собеседнику по дружбе выслать немедля. Так как более в кабинете никого не наблюдалось, я не сомневался, что речь именно обо мне.
Так и оказалось. Выйдя из допросной, конвоиры повели меня не направо, в привычную уже палату, а налево, к выходу. Уж не разыграл ли меня майор? Может, у него такой тонкий юмор? Вдруг сейчас как прислонят к стенке? Вот слева как раз подходящая… Но нет. Провели мимо. Неужели вот так, просто и буднично, не опознав во мне главного врага Рейха, отправят в трудовой лагерь? Никогда бы не поверил в такое переплетение случайностей…
Глава 2
– Кочегар! Давай сюда, быстро!
Это Везунчик, здоровенный жлоб, выше даже меня, занял место за оставленным пока на участке огромным бревном. Бывший ствол гигантской сосны еще не успели полностью очистить от веток, поэтому и не оттащили к платформе, распилив предварительно на куски. Теперь за этим укрытием можно спокойно, насколько это слово вообще применимо к чему-либо здесь, в лагере, пообедать.
Я, подхватив котелок с мутной вонючей жидкостью, почему-то именуемой тут обедом, торопливо, пока не видит присматривавший за получением пищи гном-бригадир по имени Мергз и по кличке Мерзавр (используемой, конечно, исключительно среди «своих», не то мало не покажется) присоединился к товарищу. За мной сунулся было один из варваров, кажется Гволг – путаю их еще, но огреб тычок локтем под ребро от подошедшего с другой стороны Крепыша и, чуть не выронив от неожиданности флягу с похлебкой, обиженно отвалил. Правильно, можем мы хоть иногда спокойно поговорить без чужаков?
Спустя полминуты через поваленный ствол, бережно держа обеими руками металлический сосуд с бесценной сейчас жидкостью, перемахнул Вонюша, а вскоре к нам присоединился и Ощутилло. Все «свои» в сборе! Расселись полукругом, спинами к стволу, чтобы держать под визуальным контролем все окружающее пространство – рефлекс, вбитый в подкорку каждого «расчистника» в первые же дни пребывания в лагере. Иначе – смерть. То ли от зубов просочившегося сквозь внешний периметр ящера, то ли от падающего ствола срубленного варварами-придурками с соседнего участка дерева, то ли от шипастой дубины Мерзавра, застукавшего тебя за отлыниванием и не рассчитавшего сгоряча силу удара. Какая разница?
Вначале поглощали пищу молча, пытаясь поскорее ощутить хоть что-то внутри вечно пустого желудка. Соседи торопливыми движениями черпали со дна своих котелков жиденькую похлебку. Эта жуткая смесь неопределенно-грязного цвета долго мне не давалась! Только к концу первой недели привык заглатывать вонючее месиво без того, чтобы тут же исторгнуть его обратно. И то исключительно под впечатлением насаженных на частокол вокруг бараков голов бывших заключенных разной степени сохранности, многих – явно раскроенных дубинами бригадиров. Под каждой из них с типично немецкой пунктуальностью была прикреплена табличка, сообщающая по-немецки и по-русски, но с грамматическими ошибками, в чем провинился ее бывший обладатель. На части было написано: «Неподчинение приказам бригадира», на других – «Он пытался бежать в лес!», но на большинстве красовалось: «Он сказал, что у него нет сил работать!». Именно на такие таблички многозначительно указал мне своей дубиной Мерзавр после того, как меня в очередной раз вырвало скармливаемой нам похлебкой. После такой демонстрации желудок смирился и согласился принимать эту жижу. Тем более что, как говорится, голод не тетка.