Триада ночи: мгла
Следующий шаг к дебанализации ночи состоит в отбрасывании представления о ней как об умалении дня и света. Для того, чтобы понять это, следует обратиться к свите ночи. С точки зрения понятий, можно выделить триаду свиты ночи: это мгла, мрак и тьма.
По смыслу и по иерархии, мгла, мрак и тьма не равнозначны, нетождественны.
Лингвистика нам поможет различить эту тонкую иерархию свиты ночи — мгла означала изначально влажные массы воздуха или туманы.
По сути, мгла — это атмосферное явление и означает некий опорный феномен. Однако любопытно в отношении мглы, что славянское слово «небо», которое у нас ассоциируется с чем-то светлым, ясным, прозрачным, на самом деле, этимологически близко к латинскому nebulos, то есть туман, мгла. Один и тот же корень может означать разные вещи, поскольку разные народы по-разному определяли небо. Итак, в исконно славянской этимологии слово «небо» очень близко по сути своей к понятию мглы. Это — облака, облачность, сырые, тяжелые пространства, ползущие по верхней тверди. А в нашем сознании, когда мы говорим «небо» и подразумеваем синь, лазурь и простор. Это в нас говорят тюркские корни, поскольку такой смысл содержится в слове древне-тюркском светлое «тенгри» — небо без облаков. В славянском же бессознательном небо затянуто облаками — это мглистое небо, мгла.
Мгла — это водяная масса и атмосферно-эстетическое оформление ночи, напоминание о ночи, это никоим образом не сама ночь. Поэтому в выражении «ночная мгла» мы имеем дело не с плеоназмом, не с тавтологией. Под «ночной мглой» подразумеваются сырые туманы ночи, которые остаются висеть и утром и даже днем. Мгла – это ночь, присутствующая круглосуточно. И ее печать – хмурое славянское небо.
Мрак
У мрака совсем другой этимологический и символический смысл. Это состояние угасания. Это не явление само по себе, а сокращение или умаление, энтропия другого явления, которое имеет автономию, и которое через мрак омрачается, помрачается, меркнет.
Представление о мраке — это представление о смерти как умалении, о смерти как изнашивании, как энтропии. Здесь подчеркивается не то, что умирает, а сам процесс. Поэтому мрак часто становится метафорой, и в том числе этической метафорой. Он служит для описания не только природных явлений, но и помрачения состояния. Мы постоянно используем в своей речи такие выражения, как «мрачное выражение лица», «мрачное состояние». Конечно, есть мрак ночной, но есть и не ночной. Например, дневной мрак. Это может быть состоянием какого-то человека, и тогда говорится, что «мрак его объял».
Мрак как умаление и умирание также шире, чем ночь, и простирает свое владычество и на сферу дня. Но делает иначе, нежели мгла – не в форме сырого тумана и хмурых облаков, но в форме постоянно воспроизводимого таинства умирания, распада, увядания, исчерпания. Это работа ночи.
Тьма как граница
И третий представитель свиты ночи — тьма, дает нам реальное прозрение сущности ночи. Тьма не означает ничего, кроме себя самой. Это и есть по сути дела ночь.
Конечно, в разных языках относительно этого понятия дела обстоят по-разному. Но сейчас мы говорим о пространстве русского языка. Тьма — это представление о границе. Тьма — это то, что объемлет видимый мир, обнимает Вселенную, окутывает сегодня вещи, и нас, и всех существ мира со всех сторон. В этом она действительно полностью сливается с ночью и подобна ей в этом.
В представлении о тьме, как границе, проявляется наша человеческая метафизика. Ведь мы инстинктивно мыслим, чувствуем и говорим в терминах дня. Мы смотрим на мир глазами дня. Мы смотрим на ночь с позиции дня. И поэтому ночь для нас является пограничной территорией, означающей конец того, что нам известно как день.
Она определяет с некой фатальностью, неизбежностью и абсолютностью то, откуда мы появились (потому что нас когда-то не было), и то, куда мы исчезнем. Мы приходим из ночи и уходим в ночь.
Но и от этого представления о ночи и тьме как границе следовало бы избавиться. Пока мы смотрим на ночь таким образом, ключ к ночи ускользает от нас. Тьма остается навсегда закрытым отрицательным понятием.
Тьма содержит в себе томление, ужас, гнетет нас и внушает глубинное желание как можно дольше оставаться в границах дня, уклоняясь, отвлекаясь, отодвигаясь от этих границ. Мы жмемся от тьмы к свету дня, тем самым только усиливая отрицательный и разрушительный потенциал ночи. И вместе с тем усугубляя ее непонимание.
Для того, чтобы понять метафизику и онтологию ночи, нам необходимо разрушить этот серьезнейший барьер и воспринять ночь не как границу, и не как кромешную тьму — ведь «кромешная» означает кромку, дальше которой мы ничего не видим и не знаем. Но дальше-то как раз и все начинается...