Пока мы отрицательно рассматриваем ночь, она будет от нас ускользать.
Теперь мы перешли к новой фазе. Не просто изъятие ночи из хищных объятий банального рассудка, но нечто более серьезное. Мы подошли вплотную к опыту ночи, к освобождению ночи от понятия границ.
Священное молчание земли
У Рене Генона в книге «Великая триада» (где он разбирает китайскую традицию) есть загадочный пассаж, который звучит так: «Небо повернуто к людям лицом, а земля повернута к людям спиной». Поэтому небо — это говорящее явление. Оно постоянно озвучивает свои послания через слова пророков, жрецов, через волю героев и царей, через поступь истории, через подъем и падение царств, через деяния народов и рас. Небо действует и заявляет о себе, посылая к нам своих сынов.
А земля — традиционный синоним ночи — молчит. Она ничего не говорит, она просто обозначает собой конец небесного дискурса. Там, где этот дискурс заканчивается, начинается молчание земли. Поэтому она повернута к нам спиной.
Неслучайно духовный опыт подъема на небесах описывается как прохождение плотной зоны громких голосов, как вой, рев труб, как ангельское пение. Ночь же и земля молчат. Их послание заключается только в том, что мы понимаем: «наше время истекло» («у нас больше на балансе не осталось денег»). Поэтому молчание ночи вошло в индоевропейский язык в качестве субститута понятия «ничто». Мы говорим — ночь, подразумеваем — ничто, немцы говорят die Nacht — подразумевают das Nichts. Французы говорят — le neant — подразумевают la nuit. Мы не называем ночь ее именем.
Кстати, многие нынешние слова являются субститутами слов табуированных. Например, слово «рыба» по-славянски никогда не звучало как «рыба». «Рыба» — это просто существо, «роющееся» мордой в иле. Настоящее название рыбы в старославянском языке — нетабуированное — «зва». Но его не использовали, потому что боялись пробудить ту гигантскую мистерию, которая связана с этим речным или морским животным. Поэтому из уважения к рыбам, к «зве», из ужаса перед ними и, наверное, любовью к ним, их уважительно, деликатно и соблюдая дистанцию называли иносказательно -- «рыбами», то есть «роющимися».
Поэтому и ночь назвали так — νυξ, nox, ночь, nacht, night, — будто бы этим говоря: «нет, мы не будем тебя называть, ты – всегда иная, а не то, что мы говорим». О ночи человеческий язык молчит. Поэтому реальной мифологии и реального имени ночи мы не знаем.
Ночь скрывает свое имя, как земля скрывает свое лицо. Мы знаем только ее спину (как, впрочем, не знаем спины Неба, нам видно только его лицо). И мы можем составить представление о сути, о лице земли лишь в том случае, если откажемся раз и навсегда — без жалости, беспощадно и решительно — от того, чтобы смотреть на нее со стороны дня. Как любил повторять Евгений Головин строчки одного французского поэта: «Тот, кто идет против дня, не должен бояться ночи».
Необходимо понять ночь саму по себе -- без опыта дня; не как предел умаления, а как нечто самостоятельное, самодостаточное, самозначимое. Именно там, где находится скрытый, тайный лик земли, пребывает то, что чернее черного. Поразительно, однако, не кто иной, как Генон говорил, что этот лик земли странным образом сопряжен со спиной неба.
Это головокружительная интуиция: у неба, оказывается, есть какой-то – пусть весьма незначительный, пусть бесконечно малый, но -- изъян. А у земли, которая, казалось бы, предельно проста, есть невероятная, глубинная тайна. Это тайна черного излучения, тайна черных лучей ночи.
Мифология ночи: живородящая мать
Если двигаться в этом направлении и дальше, то следует обратиться к орфической греческой мифологии, где νυξ (или nox — у латинян) была представлена в виде примордиального существа, которое ездило по небу в колеснице, запряженной двумя черными конями, рассеивая ароматом своих духов тьму по небесной поверхности.
Νυξ — это дочь Хаоса, принадлежала она к разряду высших и абсолютных божеств, которых боялся даже Зевс. Верховные олимпийские боги клялись ночью только в самом крайнем случае. Это гораздо более фундаментальная онтологическая реальность, чем сами олимпийцы. При этом Ночь в греческой мифологии рассматривалась как мать двух детей: Эфира (света) и Гемеры (дня). Таким образом, греки относились к Ночи не как к отрицанию дня. Они умели смотреть на ночь не глазами дня, а с помощью ночного зрения. Они были способны обратить свои зрачки в обратном направлении, и обозревать явления с другой стороны (как если бы мы смотрели не в телевизор, а сами на себя с экрана и видели бы, что происходит по эту сторону).