Итак, у Ксенофана речь всегда идет о конкретной земле, пашне, о том, что под нашими ногами, о прахе. Эта земля, будучи наделенной гигантской внутренней энергией движения, разжижается и становится водой.
Потом вода испаряется и превращается в облака. Потом облака, когда они становятся всё более и более тонкими, зажигаются и превращаются в солнце и звезды. Когда начинается процесс погашения солнца, оно опять превращается в облака, остывая и выпадая дождями на землю, вода впитывается в землю и всё начинается сначала. Иначе говоря: из грязи к небесам и опять в грязь. Таков ксенофоновский цикл.
Со всем сказанным сопряжены другие важнейшие элементы философии Ксенофана. Он учил, что солнце, которое мы видим в Лигурии, во Фригии, в Египте, или у скифов — это не одно и то же солнце, поскольку земли там разные; воды, которые из этих земель появляются, разные, облака там совершенно разные. Соответственно, и солнца там разные. Причем это была физика, а не сказки. Я настаиваю, что это единственно правильная, настоящая и строгая физика. Ведь русская земля, рождающая русские деревья, русские реки, русские облака, русское солнце, рождает и наши русские души. Наши души физически созданы из русской земли. И может, они чуть-чуть полегче, чем сама земля, но это, по крайней мере, одна из форм.
Будьте верными земле
Если мы возьмем Ксенофана как ключ к пониманию того, что с нами происходит, мы по-другому сможем проинтерпретировать слова Ницше: «Братья мои, будьте верными земле». Живородящая земля, земля, неповернутая к нам ни спиной, ни лицом, вообще без сторон, без спины, без лица, одна, общая, глобальная, тотальная земля одновременно является всеобщей и только русской. Но именно русская земля сотворяет всё то, что с нами происходит, она сотворяет наш язык, наше солнце, причем в самом прямом, физиологическом, материальном смысле.
При таком понимании, русский мрак, русская ночь, русская тьма, русская мгла, русский лес, русская вещь, русская река —приобретают особое значение. С одной стороны, это, конечно, явления всеобщие, а с другой, — только наши. Они для нас являются и наделяются смыслом только здесь, в горизонте русской земли, а что обнаруживается за пределом этого «здесь» — нам неведомо. Посему, когда мы читаем книги других эпох и других земель, нам только кажется, что мы их понимаем. А по-настоящему — мы сами их пишем, когда их читаем. Мы творим через русские души то, что написали Батай, Ницше или Хайдеггер. Хайдеггера и Батая, на самом деле, не существует, это придуманные русскими сказочные персонажи нового русского фольклора. Этот фольклор, по сути, придумал весь мир и всё, что находится внутри наших границ и вне их, например, Францию, которую мы мыслим тоже по-русски.
Я был в юности поражен, когда Е.В. Головин фактически создал такую Европу, такую европейскую культурную географию, каковой не то, что не существует, но никогда и не существовало. Это была восхитительная география, населенная мудрецами, поэтами, алхимиками, героями, метафизиками, денди. И до сих пор она населена ими, эта головинская Франция, головинская Европа. Но на самом деле, такая Франция существует только в русском сознании, в русском мышлении в русском действии, поскольку основывается на испарениях нашей земли. Головин воссоздал то, чего нети не было — русскую европейскую культурную историю. Когда же мы действительно пытаемся посмотреть на европейцев, как они сами на себя смотрят, — если, конечно, кому-то удается настолько отдалиться от самих себя, — мы попадаем на совершенно непонятную территорию, там ничего из того, что мы считаем европейским, не существует и не существовало никогда, а было все абсолютно другое. Холодное и непонятное. Бездушное. Вышедшее из другой земли, где травы пахнут пластиковыми духами и туалетной водой…
Русское «всё»
Приходит в голову такое сочетание: «русское всё». Русское всё вообще. Не «всё русское», а «русское всё». Можно допустить, что есть и «нерусское всё». Но это лишь допущение, что есть что-то вне русского всего. Всё, что нам дано — это наша земля и ее различные состояния. Поэтому вне народа и вне родной земли просто не существует онтологии. Бытие — явление сугубо русское.
А если есть у каких-либо других народов аналоги бытия, то нам это, во-первых, — неведомо, во-вторых — неинтересно. Поэтому я охотно допускаю, что нерусскому уму всё сказанное о метафизике ночи и о ее лучах, будет совершенно непонятно. Но глубоко убежден, что каждый русский человек прекрасно поймет, о чем я говорил.