И она опять пустилась в слезы…
Я тоже был потрясен тем, что услышал. Я просто оставался после литургии в храме, чтобы поздороваться с некоторыми из прихожан перед тем, как уходить домой. Но этот разговор ошеломил меня.
Я говорю:
— А где я могу его найти? Я хочу позвонить ему.
— Вы не сможете найти его.
— Скажите мне, где он, и я пойду туда.
— Ну где ему быть, батюшка! Шляется по Омонии[9]!!! Там вы его найдете (если найдете).
— Он станет со мной разговаривать?
— Я не знаю, поймет ли он вас, сможет ли, будет ли его мозг не замутнен в тот момент.
Я встал и пошел. Я искал его там, на Омонии, где и раньше я видел таких, как он, наркоманов, которые падают прямо на тротуар, принимают дозу, действующую в течение нескольких часов, а они сидят с остановившимся взглядом и т. п. И вот я ходил и искал его повсюду, обошел все закоулки, но не нашел того, кого искал. И я спрашивал себя: что же теперь с ним будет? Я говорил: «Боже мой, помилуй это дитя». Ну как такое могло случиться?! Чтобы такой славный юноша и втянулся в наркотики! Как он мог сбиться с дороги! Я молился об этом юноше…
А теперь на Святой Горе, в трапезной монастыря, где я обедал и разглядывал сидящих напротив меня людей (как я уже говорил), на меня смотрел один человек. И когда я выходил из трапезной, он прошел передо мной. Он тоже не понял, кто я, но когда он (тот, кто смотрел на меня) оказался на близком от меня расстоянии, я его узнал. Это был он! Тот юноша, которого я не видел уже шесть-семь лет, а в это время он увлекся наркотиками. Я был потрясен!.. Смотрю на него, останавливаю и говорю: «Это ты?» Он воскликнул: «Отче!» И давай меня целовать. Он целовал меня так, как целовал бы своего родного отца, в щеку, а не так, как священника, благоговейно. Потому что этим детям, им недостает нежности, любви, тепла. Не то что бы этого не было у него в семье, но таким подросткам просто всегда недостает любви. И особенно теперь, когда они страдают. Он схватил меня за руку и не отпускал ее. Его рука дрожала, тряслась от… не знаю (это люди с расшатанной нервной системой). У него была такая чувствительность, что его рука дрожала, как у старенького дедушки. Я чувствовал эту дрожь в своей руке, в своей ладони, а он не отпускал меня.
Я спросил его:
— Как твои дела?
— А вы разве не знаете?
— Знаю и очень рад, что тебя встретил. Ты для чего сюда приехал?
— Я приехал сюда и здесь ищу помощи у Божией Матери. Я молюсь, хожу на службы, немного помогаю делать разные работы в монастыре, чтобы очистить свой организм, успокоиться и пережить то, что со мной случилось. Иногда я еду в город, но тогда снова втягиваюсь, возвращаюсь к прежней жизни, падаю, встаю…
— Знаешь, что я скажу тебе? Бог, Божия Матерь не оставят тебя. У тебя, как у каждого человека, есть свой путь в жизни. Не разочаровывайся. Не отчаивайся. Делай то, что можешь. И еще раз хочу тебе сказать: я рад, что встретил тебя здесь. Я искал тебя, знаешь где? На Омонии. И теперь я рад, что ты находишься в объятиях Богородицы, здесь, в Ее саду!
Он растрогался и спросил:
— Во сколько отходит ваш корабль?
— Сейчас уже отходит, в 10:20.
— Мы еще увидимся, я приду проводить.
И он пришел, чтобы провести со мной последние десять минут, чтобы сказать мне о том, о чем он не мог сказать все эти годы… чтобы наговориться за всё это время, что мы не виделись. Он побежал и принес мне фотографии своей семьи, своих любимых людей. Мы трогательно беседовали. Он смотрел на меня, просил меня молиться. Он целовал мою руку, пытаясь жадно ощутить тепло, и любовь, и нежность (и отеческую, и материнскую одновременно) — всего этого так недоставало этому юноше. И я говорил: «Христе мой, какое чудо!»
И я хотел позвать сюда одного тележурналиста (не называю имен), г-на N, с канала N, где непрерывно порицают, поносят, обвиняют Церковь… позвать его сюда и сказать: «Возьми интервью у этого юноши!» Приди сюда и скажи ему то, что ты говоришь всем, о Церкви и о монахах! Почему ты в самом деле так ведешь себя — поносишь, не любишь Церковь? Приходи сюда и расскажи ему. Знаешь, что он скажет тебе на это? Он скажет, что здесь я обрел цель и смысл жизни. И если бы я здесь не оказался, то я бы погиб, покончил бы жизнь самоубийством, сошел бы с ума, дойдя до крайнего падения. Вот она, Святая Гора, мистическая, сокровенная. Вот оно, приношение тех, кого ты никогда не услышишь на телевидении, на главных каналах, в новостях, потому что — ты и сам об этом говорил — это просто-напросто не продается. Но оно затрагивает человека за живое, и тогда он начинает каяться, выключит телевизор, и ты потеряешь работу. Что ты тогда станешь делать? Поэтому ты и сам говоришь: чтобы удержать аудиторию и иметь высокие рейтинги, надо давать в эфир скандалы, безобразия, грехи, хаос. А передо мной оправдываешься: «Так разве это не происходит на самом деле?» Происходит, но ведь происходит и хорошее! Есть и эти дивные проявления красоты, святости, здоровья в болезни, приношения в бессилии. Любви, горячего объятия и поцелуя, когда один чувствует необходимость в том, чтобы другой его обнял и проявил к нему любовь и нежность. Почему же об этом ты не рассказываешь? А всё это есть на Святой Горе.
Вот такую Святую Гору я полюбил. Вот такая Святая Гора тронула мое сердце, и я уехал преисполненный счастьем, силой, утешением, умилением, покаянием. Но эта поездка показала мне и мои проблемы. Кто-то сказал: «Всякий раз, когда я еду на Святую Гору, то выношу для себя нечто особое». Смотри, сколько разных вещей я рассказал тебе сейчас, увидев это всего за четыре-пять дней, проведенных на Афоне. И когда я добрался до аэропорта, откуда был мой рейс в Афины (я нашел дешевый авиабилет — я говорю об этом, потому что многие смущаются, если слышат, что ты возвращался на самолете, они считают, что ты отдаешь за билет сотни евро, а на самом деле билет стоил всего 35), ко мне подошли немцы, семейная пара, с коробочкой, в которой лежали их обручальные кольца, и обратились ко мне по-немецки, я не всё понял.
— Мы хотим, — сказали они, — чтобы ты благословил наши кольца.
Неужели они видели, что я возвращаюсь с Афона? Нет, они не знали, что я возвращаюсь с Афона, и я не знаю, почему именно ко мне они подошли в аэропорту.
Я поинтересовался:
— Вы православные?
— Нет. А тебя это смущает? Мы хотим лишь получить благословение. Разве плохо, если ты благословишь наши обручальные кольца?
— Я благословлю вас.
И я благословил кольца. Немцы с большой любовью простились со мной. А я про себя сказал: «Смотри-ка. В благодатном настроении я возвращаюсь со Святой Горы, прихожу в аэропорт и сажусь в ожидании рейса. Я хочу закрыться в себе самом и обдумать все дивные моменты, которые пережил, а тут внезапно кто-то, словно его что-то притянуло ко мне, подходит и просит благословения, говорит: у нас 50-летие свадьбы и мы хотим, чтобы вы нас благословили». Только я вышел со Святой Горы, и тотчас пришел ко мне некто испросить благословения. Я так это ощутил в своей душе: если ты на самом деле идешь к Богу и даже хотя бы совсем немного к Нему прикоснешься, то потом другие, когда ты возвращаешься, хотят приблизиться к тебе, даже если ты сам этого не ищешь, к этому не стремишься. Всё происходит только лишь потому, что ты стал человеком Божиим, хотя бы и немного.
Потом я сел в аэроэкспресс до Афин, чтобы ехать домой. Вошел наркоман, который достал бумаги и стал рассказывать всякое, что он прошел реабилитацию, что его показывали по такому-то каналу… и он хочет помощи. И я сказал себе: «Теперь не может быть и речи о том, чтобы я ему не подал!»
— Но, — посетовал кто-то, — он же эти деньги спустит на наркотики!
— Ну что ты такое говоришь! Разве Бог, Который дает ему жизнь, не знает, что делает?! Разве мы все не наркоманы? Ты, который по сто часов в день смотришь телевизор, разве ты не наркоман? А кто же ты тогда? Или ты, который по сто часов болтаешь по телефону? Разве это не наркотик для тебя — твоя болтовня?.. А тебя Бог наказывает? Нет! Так почему же я буду наказывать этого человека? И потом, неужели ты думаешь, что на те пол-евро, которые я подам ему, он пойдет и купит наркотики? Нет, мой дорогой. Я даю ему свою любовь. Священник — это любовь, это приношение. Я не могу ничего не дать ему, я не могу позволить, чтобы он прошел мимо батюшки…