Зимой монахини почти не появлялись в городе. В монастырскую церковь Сиромаха не ходил: он мог примелькаться там, возбудить подозрения. Всех «истинно верующих» молодых людей привратницы монастыря знали: частое появление постороннего человека могло их насторожить. Он видел Софью всего три раза за зиму, и то приходилось испрашивать отпуск в город.
Но весной что-то случилось: Софья прислала записку, в которой просила о помощи. И вот Сиромаха и Зимовеев приехали в надежде вырвать ее из монастыря.
Зимовеев сидел у двери на стуле, часто курил и все прислушивался к шагам в коридоре. В путаную речь Сиромахи он не вмешивался. Только когда тот замолчал, буркнул:
— Теперь понятно, что там произошло. Переписку у Софьи отобрали и переполошились, как бы она не сбежала и не потребовала свои пять тысяч.
Только тут я вспомнил о вкладе Софьи.
— Не нужны нам эти деньги! — страстно вымолвил Сиромаха.
— Так они тебе и поверят, — иронически заметил Зимовеев. — Они все на деньги расценивают, даже свои убеждения. А кроме того, кому из церковников приятно будет, если монахиня уйдет?
— Она еще не монахиня, — вмешался я.
— В среду будет, — напомнил Зимовеев. — Настоятельница просто так не скажет!
Мы все подавленно молчали.
Вдруг Сиромаха вскочил, бросился к двери. Зимовеев попытался остановить его, но он резко отстранил друга, буркнув:
— Я этого не оставлю! Пошли к Володе!
Он выскочил из номера, оставив дверь распахнутой. Зимовеев пожал плечами, словно извиняя его, взглянул на меня, ожидая, когда я выйду.
Вернувшись к себе, я снова услышал звон и царапанье металлической «кошки» по камню. Выглянув в окно, увидел Сиромаху и Володю. Сиромаха, сбросив китель и сорочку, в одной майке, старательно швырял «кошку» на выступы скалы, потом пробовал, как она зацепилась, и полз по выщербленному годами и непогодой камню, как настоящий скалолаз. Зимовеев держался в стороне, наблюдая за его удачами и неудачами. Довгун и Зина опять стояли рядом у палатки в такой позе, будто собирались вот-вот обняться, а Володя с хмурым лицом то подавал Сиромахе советы, то поглядывал на жену и метеоролога. И я снова подумал: «Как такой тихий, приятный паренек стал мужем этой девушки со злым голосом и безрассудным тяготением к любому мужчине, который появляется на ее горизонте? Уж у них-то, наверно, не было преград на пути к браку…»
Мне стало почему-то горько от этой мысли. Может быть, пройди они половину пути, какой предстоял Сиромахе, бегущему за своим счастьем, и эта пара была бы счастливой, доброй… Почему-то мне уже казалось, что счастье Сиромахи, если он отыщет и добудет его, окажется сильным, чистым, светлым.
Сиромаха швырял «кошку».
Ночью меня разбудил телефонный звонок.
— Разве вы спите? — спросил насмешливый голос Зимовеева, когда я пробормотал что-то спросонья. — А мы думали, вы пишете: лампа-то горит!
Лампа действительно горела. И я на самом деле писал статью, а потом прилег, чтобы получше обдумать следующий абзац, и нечаянно заснул. Но какое до этого дело летчику? И я, уже сердясь, ответил, что для разговоров вполне хватит дня, нечего будить людей среди ночи.
— А мы собирались пригласить вас на роль наблюдателя! — разочарованно произнес Зимовеев.
— Что вы собираетесь наблюдать? — спросил я.
— Да не мы, а вы должны были наблюдать, — сухо сказал Зимовеев. — Мы собираемся навестить монастырь и боимся, не подстроят ли нам какую-нибудь провокацию.
— Навестить монастырь? Ночью-то? — только и нашелся я сказать.
— Мы же не журналисты, нас игуменья на кофе с коньяком не приглашает, — с прежней насмешливостью напомнил Зимовеев.
И я вдруг понял все.
— Подождите меня пять минут! — Я говорил торопливо, и Зимовеев усмехнулся в трубку. — Где вы находитесь?
— Мы будем ждать вас за углом гостиницы, на Жолнерской. Только поторопитесь. Теперь светает рано.
Я швырнул трубку и заметался по комнате. Мне было не по себе. Если летчики задумали проникнуть в монастырь под покровом темноты, это может привести к грандиозному скандалу. Мне вспомнилось лисье личико господина Джаниса. А не ждет ли он от неизвестного советского офицера именно такого поступка? А что, если я и сам-то стал только орудием какой-нибудь провокации?
Может быть, игуменья лучше меня знала, какого офицера имела в виду, рассказывая мне всю историю с послушницей?
Вот какие вопросы мучили меня, пока я поспешно одевался и сбегал с лестницы. Только в вестибюле я принудил себя идти спокойно. Ведь и здесь могли быть соглядатаи монастыря…