После передышки в дверь гулко застучали снова.
— Ладно, открой, — шепнул он брату, — пусть поговорят со мной, и кончим это дело.
— Десять лет их тут и близко не было, а теперь пожаловали, — сказал Дэнис.
— О господи! — простонала мать.
Стон был такой жалобный, что Кипу стало стыдно. Ему захотелось принять людей просто, с достоинством, чтобы они, все поняв, сами разошлись и больше никогда не беспокоили ни мать, ни брата. Но, услышав в кухне шорох и осторожные шаги, он резко повернулся. Дверь медленно отворилась, в ней показалось взволнованное веснушчатое лицо двенадцатилетнего мальчишки. Со лба свисали длинные прямые волосы, голубые глаза завороженно уставились на Кипа, и он чуть слышно пролепетал:
— Дядя Кип, можно войти?
— Кто этот малыш? — спросил Кип.
— Это Тим, сын твоей сестры.
— Тим? Неллин сынишка? Так он же крохой был! Когда я его в последний раз видел, ему было года два, не больше. — Кип широко улыбнулся, протянул руку. Тим попятился, не сводя глаз с большого смуглого лица дяди.
— Не хочешь пожать мне руку, сынок? — Он подумал, что мальчик, верно, его ненавидит. Ведь горе, которое он принес его матери, свело ее в могилу.
— Конечно, хочу, дядя Кип, — ответил мальчик, слегка озадаченный непонятной дядиной робостью.
— Ты мне рад, сынок, а?
— Еще как!
— Может, я могу для тебя что-нибудь сделать?
— Да… Одну очень простую вещь.
— Ну, выкладывай!
— Можно моим ребятам на минутку зайти сюда?
— Конечно, сынок.
— Вот здорово! — обрадовался мальчик. Он отворил дверь в кухню и кому-то прошипел: — Заходите, он разрешил!
В кухне дожидались четверо мальчишек, его одногодков, — в свитерах, шерстяных шапочках, в старых кожаных куртках, — с вытаращенными от изумления глазами на совсем еще детских лицах. Проскользнув в комнату, они боязливо жались к стенке, стараясь не привлекать внимания. Тим, как полицейский, стоял у двери и, беря каждого за плечо, пропускал их по одному. Когда долговязый рыжий парнишка, с виду хитрец и проныра, попытался проскользнуть в комнату, Тим его отпихнул.
— Тебе хода нет, Самбо, — объявил Тим. — Тебе я не обещал.
— Ну, Тим, я же тебя не трогал.
— Зато собирался. Сказал — не войдешь, и точка.
Долговязый отчаянно умолял Тима впустить его, но тот захлопнул дверь у него перед носом. Сияя от гордости, он важно объявил своим приятелям:
— Вот мой дядя Кип.
Мальчишки благоговейно застыли. Они таращились на его большие ноги, могучие плечи. Кип смотрел на эти полные нетерпения лица ребят, взволнованно облизывающих губы, и его охватил страх перед тем, что его ждет в родном городе.
— Привет, ребятки, — сказал он. — Хочу каждому пожать руку. Думаю, мы с вами поладим.
Они счастливо улыбались, пока он всем по очереди пожимал руку.
— Рад с вами познакомиться, мистер Кейли…
— Ой, мистер Кейли…
— Мы столько про вас слышали от Тима…
А потом Кип сказал брату:
— Впусти теперь тех. Господи, Дэнис, да улыбнись хоть разок!
— Я лучше пойду к себе наверх. Не хочу я в этом участвовать.
— Ладно, иди. Вид у тебя кислый, но все равно ты молодец.
И Дэнис ушел.
Мальчишки все еще боязливо жались к стене. Кип улыбнулся. Они захихикали, расслабились, зашаркали ногами, даже стали покашливать и с надеждой поглядывать на Тима, который ухватил со стола кусок курятины.
— Впусти тех, мама, — сказал Кип.
— Да поможет нам бог… Если не откроем, они дверь выломают.
Из прихожей потянуло холодом. Там притопывали, отряхивали снег. Входная дверь захлопнулась, и миссис Кейли ввела в гостиную трех репортеров. Один был до того худ, что костюм висел на нем как на вешалке, а вместо головы, похоже, торчал голый череп. Другой, с высоким лбом и жидкими светлыми волосами, выглядел человеком образованным, воспитанным, а третий, коротышка с длинными усами и мелкими морщинками у глаз, наверное, был весельчак. Явно по договоренности первым начал разговор Смайли, тощий.
— Как поживаем, Кип? Помнишь меня? — стараясь держаться непринужденно, спросил он и протянул руку.
— Мы люди порядочные, — тихо, просительно обратилась к газетчикам мать. — Всю свою жизнь я тяжело работала. И жилось нам нелегко. Но нам ничего ни от кого не нужно. Нам теперь хороню, а вы опять начнете в газетах наши фотографии печатать и все ворошить сызнова. Уходите, пожалуйста. Прошу вас, умоляю, оставьте нас в покое.