— Ты не настоящая, — сказал он. — Ты светишься, как голубая морская звезда, и до твоей блузки нельзя дотронуться.
— Ты всегда что-нибудь выдумываешь, — сказала Валя.
Он сунул руки ей под пальто, наклонился и поцеловал чуть выше того места, где какой-то блестящий жучок скалывал ворот ее блузки. Она судорожно вздохнула, — наверное, он слишком сильно сжал руки. Тогда он медленно повел ладони вниз, ощущая каждый изгиб ее тела, потом опустился на колени и прижался головой к ее ногам.
Она осторожно провела рукой по его волосам. И сразу что-то почувствовала. Конечно, она почувствовала. И вот уже старается оторвать от себя его голову.
— Открой глаза!
Он помотал головой.
— Слышишь, открой глаза! Вот так. Теперь смотри на меня. Ты плачешь.
— Нет.
— У тебя на глазах слезы.
— Ты видела, что я шел против ветра. Я всегда хожу против ветра. Это место ты выбрала сама.
Шершавая каменная глыба, застрявшая у него в горле, скатилась в пропасть, и сразу стало легче, и теперь он мог рассмотреть ее склоненное лицо. Он видел его на фоне неба, но та часть неба, которую не успели захватить тучи, была у нее за плечами, совсем низко, на самом краю тундры. А тучи наползали с моря.
— Наклонись ниже, — попросил он.
Она опустилась на колени, и вокруг ее головы засияла бледная голубизна. Теперь было хорошо. У нее был суровый, как у отца, лоб, но суровость эта не шла дальше широко разлетевшихся бровей, а ниже, на гладком матовом лице, уже не было ни одной складочки. Он стал разглядывать ее губы, но тут ему сделалось совсем невмоготу.
— Надо отыскать мичманку, — сказал он, не поднимая глаз.
Внизу было уютней, и ветер даже не гасил зажженную спичку. Алексей курил, разглядывая мягкий мох, ярко выделявшийся среди камней. В просветы было видно море, и Алексей, сам не зная почему, подумал, что в случае чего здесь можно надежно укрыться с пулеметом.
Он бросил противоипритную накидку и в последний раз затянулся сигаретой. Валя сидела на выступе камня, плотно запахнув свое серое пальтишко, и следила, как тени бегут по тундре, заглушая краски.
— Иди ко мне.
Он крепко обнял ее, и она послушно и доверчиво прижалась к нему. Приливная волна со звоном разбилась о камни. Ветер тревожно шарил по берегу. Тучи опустились ниже. Алексей чувствовал, как сильными толчками бьется ее сердце. «А что дальше?» — спросил чей-то голос.
— Что ты шепчешь? — спросила она.
Он осторожно отстранил девушку и полез в карман за сигаретами.
— Ты только что курил.
Она взяла его за руку, и он послушно разжал пальцы, где была сигарета.
— Ты много куришь, — опять сказала она. — Это вредно.
Он улыбнулся и вздохнул одновременно. Потом очень нежно обнял ее за плечи и поцеловал в висок, потом перешел к глазам, и вскоре у нее на лице уже не было места, куда бы не коснулись его губы. Раньше с ним такого никогда не случалось. Нужно было его остановить, и она крепко обняла его за шею:
— Ну, скажи что-нибудь?
Он тихо разнял ее руки и, не выпуская их, быстро поднялся.
— Леша?
— Да, моя родная. Я тебя очень, очень люблю. Я тебя буду любить всегда, и только одну. Я могу дать самую страшную клятву, что никогда уже, слышишь, уже никогда, даже через тысячу лет не буду любить никого другого. Только тебя и море.
Теперь ветер дул в спину, и они шли, взявшись за руки.
— Ты сегодня какой-то непонятный. И потому мне страшно. Мне кажется, что ты со мной прощался. Там внизу. Почему ты молчишь?
— Я сказал все, что нужно было сказать. И если ты хочешь, я могу сказать все это еще раз. Я могу сказать это тысячу раз. Других слов у меня нет.
Они вышли на дорогу, ведущую к пирсу.
— Ты спешишь на клипер? — Она назвала катер его любимым словом. «Наш клипер» — только так он называл свой старый обшарпанный катер, на который никакими силами не удавалось навести традиционный флотский блеск. Но он очень его любил.
— Да, мне нужно на клипер.
Он дошел до офицерской столовой и снова взглянул на часы. Нужно зайти за боцманом. Он наверняка сейчас у своей Тоньки. В конце коридора Алексей выбил костяшками пальцев условленную «двойку». Комната, в которой жила Тонька-повариха, была не больше корабельной каюты, единственное окно и то занавешено. На улице перед окном торчит сколоченная из досок уборная.
— Садись, Алексей, я сейчас принесу кофе.
Вид у нее был растрепанный и возбужденный. Полное тело обтягивал ситцевый халат. Алексей покосился на койку, заставленную изодранной ширмой. Перевел взгляд на боцмана. Федор Сартаев сидел за столом в одной тельняшке и сосредоточенно ел.