Однажды летним вечером поселок «Эс-эн-пэ» был довольно пустынен. Отто Мюльгакер, освещенный потоком лучей июньского заката, ловко орудуя своим многосуставчатым протезом, зацеплял свисающие ветви и обрезал посаженные им ивы, заготавливая побеги для зеленой изгороди вокруг мусорного ящика. Время от времени он поглядывал на садовую калитку, ожидая, подействует ли приманка. Он написал этому Гайгелангу, который снова как в воду канул, будто из Южной Америки ему прислали кучу семян и клубней, гораздо больше, чем нужно ему самому. Если друг Гайгеланг пожелает взглянуть на все эти заморские семена, а в таких делах он, конечно, знает толк, то он, Мюльгакер, будет дома в воскресенье вечером, позже ему придется уехать в город.
В домике Мюльгакера было три подвальных помещения: светлая кухня-прачечная, затем каморка с маленьким оконцем — там топилась печь, обогревавшая весь домик, — и полутемная кладовая для всяких инструментов, тоже с маленьким окном. В этой кладовой на столе лежали клубни, засохшие куски растений, мешочки с семенами, диковинные образцы древесины, много лет назад собранные Мюльгакером в Бразилии. Под столом, в корзине из ивовых прутьев, обычной корзине для белья, на моховой подстилке, неподвижно покоилась, повернув к двери тупоносую голову, мумия Яку-Мамы, предназначенная, собственно, совсем для других целей. У Мюльгакера был еще плетенный из лыка длинный колчан какого-то индейца. Если воткнуть его в змеиные кольца, получится роскошная стойка для тростей в прихожей. А покамест ужасная мумия поджидала г-на Густава Гайгеланга.
И вот этот злосчастный человек уже перелез через ограду. Он не мог дождаться, пока Отто Мюльгакер, неспешно двигаясь и криво улыбаясь в знак приветствия, войдет в дом, чтобы привести в действие механизм, открывающий калитку. Широкими шагами, как на ходулях, Гайгеланг приблизился, внимательно оглядывая все вокруг своими близко поставленными птичьими глазами. Невзирая на то, объяснил он, что сегодня воскресенье, он все же прибыл с обратной почтой, дабы осмотреть семена, ибо не по-дружески было бы отказать приятелю в вынесении патентного приговора. Он, вероятно, хотел сказать «компетентного», подумал Мюльгакер, но теперь это уже не важно. Хозяин спокойно поставил под маленькую вишню, за которую собирался примяться, лейку. Спускаясь по прохладной витой лестнице в облицованную белым кафелем преисподнюю, он так, между прочим, дал гостю один совет — в заранее продуманных выражениях, дабы тот не удивился и чего-либо не заподозрил. При любом неожиданном зрелище, сказал он, мужчине никогда не следует терять самообладание. Затем он открыл подвал с семенами: в полумраке виднелась кучка растений на столе, а направо от двери — табурет. Пропустив вперед Гайгеланга, он запер за ним дверь. Обман за обман, подумал он, услышав приглушенный крик, и поднялся обратно по лестнице; ты подвел меня этим конским навозом, так и я тебя немного постращаю набитым паклей чучелом. На том успокоившись, он занялся своим делом. Гайгеланг, наверно, скоро заметит надувательство и, разъярившись, начнет барабанить в дверь. Но ему, Мюльгакеру, торопиться незачем. Лучше уйти подальше. Он перелез через ограду и скрылся в лесу.
Когда он вернулся, на западной половине неба еще брезжил голубовато-зеленый отблеск летнего заката. В доме царило молчание. «Ну как, Гайгеланг, пошла вам наука впрок?» — спросил он, открывая дверь и приготовившись отразить кулаком правой руки нападение своей жертвы. Долговязый садовник сидел на табуретке в какой-то неестественной позе. Его длинные руки праздно повисли, подбородок упирался в кадык, глаза были тупо и тускло устремлены в тупые и тусклые глаза пресмыкающегося.
Немало видел на своем веку Отто Мюльгакер, как умирают люди при необычных и ужасных обстоятельствах, люди получше Густава Гайгеланга, а еще больше видел он мертвецов во всяких удивительных позах, особенно замерзшие трупы. Все же он ощутил легкий страх. Взяв Гайгеланга за подбородок, он осмотрел свою жертву. В задачи нашего небольшого упражнения по части полевой службы, подумал он, отнюдь не входило, чтобы этот парень торчал здесь в мертвом виде. Собственно, заранее можно было сказать, какая заячья душонка у этого болтуна и шарлатана. Да и со здоровьем у него, видно, дело обстояло не блестяще. И все же получить от страха разрыв сердца, или как там называется такой случай, — это, пожалуй, уже слишком. Друг Гайгеланг малость пересолил, надумав вот так втихомолку окочуриться, да еще вытаращить глаза и высунуть язык, словно трубку изо рта. Конечно, этот парень отнял деньги у многих бедных людей и лишил их возможности радоваться своим садикам, но он, Отто Мюльгакер, имел ли он право наказывать его так жестоко, хоть и без умысла? Он почувствовал нечто вроде сострадания к этому человеку, похожему на большого костлявого ворона, выдававшему себя за садовода и даже не умевшему отличить зимой крыжовник от смородины.