Кто подарил ему эту книгу, напечатанную на тонкой желтоватой бумаге? Пастор в день конфирмации (за день до того он, Пауль, надел свои первые длинные — черные! — штаны), а на другой день после конфирмации учитель Мейзель написал что-то на подаренной пастором библии. Какое-то изречение. Но какое?
Он вынул из ранца, висевшего в ногах кровати, книгу и прочел:
«Не будь чрезмерно праведным и чрезмерно мудрым, дабы ты не испортился. Притчи Соломона, 7,17.
Пусть слова эти укрепят в тебе мужество и, вспоминая о них, вспомни и о твоем старом учителе Мейзеле».
Внизу — дата, а в левом углу повыше благоговейно-старательным детским почерком выведено имя: Пауль Пашке.
Он удивленно вскинул брови и сунул книгу под подушку. Что значит это изречение? Он не понимает… Вдруг в ушах у него прозвучал высокий раздраженный голос матери, выговаривающей слова с силезским акцентом:
— Да, да, да, ты отлично все понимаешь, надо только не лениться и пораскинуть умишком.
— Если бы я понимал, я бы не спрашивал, — ответил он спокойно и точно отстраняя от себя мать. — А уж что я не ленюсь, это ты сама знаешь.
До следующего вечера он, в долгие промежутки между минутами забытья, думал над смыслом этого изречения и перебрал всю свою жизнь, стараясь понять его смысл. И вот перед ним в прозрачном сумраке отдаленности предстали давно ушедшие, забытые мальчишеские годы. Был там один парнишка, в деревне Гурау, которому мать особо проникновенным голосом повторяла:
— Помни, Пауль, лучше терпеть несправедливость, чем творить несправедливость.
Нередко она говорила это через полчаса после того, как отец бил ее.
И еще она говорила:
— Помни, Пауль, что наш спаситель взял на себя кровавый грех людей, а ведь сам-то он был чистейший ягненок.
И она твердила своему Паулю:
— Следуй моим заветам, говорит господь наш Иисус, и я дам тебе венец жизни. Понимаешь, Пауль, сверкающий венец!
От этого голоса, сдавленного голоса, у парнишки сжималось сердце, а горящий взор матери проникал в него, казалось, до самого затылка. И по спине мальчика пробегал холодок, а кожа покрывалась пупырышками.
Какой-то школьник украл у пастора с лучших яблонь лучшие плоды. Учитель объявил: если виновник не сознается, в среду весь класс останется без обеда и ученики до самого вечера будут писать: «Не укради!»
Кто же явился в двенадцать часов к учителю, белый как мел, с дрожащим от страха подбородком? Пашке Пауль. Смирный мальчик Пауль Пашке! Смотрите-ка! В тихом омуте черти водятся! Ему всыпали сколько-то ударов палкой пониже спины и по рукам. Окончательное возмездие за преступление должен был воздать сыну родной отец. Но в два часа дня учитель прибежал к старому Пашке и, запыхавшись, сообщил: Фриц Вирбицкий явился к пастору и попросил у него прощенья, это он своровал яблоки, а не Пашке. А когда Паулю приказали — пусть по совести скажет, крал он яблоки или нет, Пауль расплакался и долго судорожно всхлипывал. Нет, он не воровал, но вожделел, да, да, вожделел! Услышав, что весь класс будет так сильно наказан, он решил… Все равно, ведь он грешник, ибо — не вожделей! Так сказано в священном писании. Совесть его оказалась сильнее правды, она толкнула его к учителю и повелела принять вину на себя.
Бывало, кто-нибудь стащит у Пауля карандаш или новый раскрашенный волчок; он только страшно удивится, но вещь не отберет.
«Эмиль нехорошо сделал, — думал Пауль. — Правда, он взял у меня волчок, потому что его волчок старый и грязный, но новый-то волчок — мой, разве хорошо так?»
А если какой-нибудь мальчик затевал с ним драку, он в первые минуты от удивления забывал защищаться, хоть и обладал крепкими мускулами. Почему он бьет меня, ведь я ему ничего не сделал? Удивление было настолько сильным, что он переходил к обороне, когда пыл у обидчика уже пропадал. И обидчик, к немалому своему удивлению — ведь он же победил! — вскоре оказывался под «дурачком» Пашке. Следовала короткая, молчаливая и методическая борьба, Пашке клал его на обе лопатки и добросовестно, без злобы, с избытком возвращал ему все, что получил от него.