— Я знаю о ней больше, чем вы, — упрямо пробурчал Сергей Петрович.
— И в это охотно верю.
Вмешался Самуилов.
— Что ты имеешь в виду, Сережа? Что ты знаешь?
— Они ее не сломали. Она их провела.
— Валентин Исаевич, такое может быть?
Землекопов насупился.
— Почему нет? Я уже упоминал об индивидуальной блокировке. Но это ничего не меняет. Ее личностный фон смят, превращен в хаос, там ничего не осталось, кроме первозданной радости бытия. Увы!
— Не надо так, доктор!
— А вы вроде готовы слюни пустить? Стыдно, голубчик! Война идет страшная, и мы на ней, возможно, последние работники. Однако еще раз прошу прощения. О вас я слышал много лестного, майор.
— Но ваши-то детки, надеюсь, здоровы?
— Вполне, — весело отозвался Землекопов. — Один наркоман, другой — дебил, молится на доллар. Устраивают такие сведения?
Чусовой, как ни странно, все время, пока они препирались, молчал, как воды в рот набрал, но тут вдруг вмешался:
— Знаете ли, Валентин Исаевич, я ведь согласен с молодым человеком.
Приметя третьего возможного зомби, Землекопов уже не удивился.
— В чем согласны, позвольте узнать?
— Лиза работала у нас некоторое время санитаркой. Не лодырничала, нет, но каждую свободную минутку проводила у Сережи. Выхаживала его, как сорок любящих сестер. Мы с ней, надо сказать, подружились. Беседовать с ней одно удовольствие — девочка остроумная, учтивая. Но я не об этом. Она ведь из элитных, из самых-самых… Школу прошла, особый тренинг, испытания… Вы все это знаете… Но что такое, в сущности, — элитный боец? В своем роде это тоже зомби, нацеленный на выполнение сверхсложных задач. Не совсем человек, иначе он просто не выживет. Так вот что я хочу сказать: в Лизе Корольковой сохранилось какое-то необыкновенное целомудрие, ни с чем подобным, простите, генерал, я никогда не сталкивался, общаясь с вашими сотрудниками. Все они — в первую очередь удальцы, чистильщики, свободные от внутренних моральных запретов, а уж потом… Но в ней сияла иной раз такая душевная чуткость, такая…
— К чему вы подводите? — не выдержал Землекопов. — К тому, что она устояла в одиночку против системы?
— Я не настаиваю, — смутился Чусовой, — но такое складывалось впечатление.
— Вероятно, она владела гипнотическим даром, только и всего. Тем более, элитников учат им пользоваться.
— А вот я, — снисходительно пробасил Самуилов, — готов поддержать уважаемого Захара Михайловича. Она мой сотрудник, ее выпестовали в нашем инкубаторе. Она способна устоять против системного воздействия, не знаю только, хорошо ли это. Я бы дорого дал, чтобы она выкарабкалась.
— Лиза выкарабкается, — вякнул Литовцев. Все, что он услышал, пролилось елеем на его израненную душу.
— Ты послал ее к Зенковичу, — оборвал генерал, — Теперь сам и расхлебывай.
— Расхлебаю, ничего, — обнадежил майор.
…К ночи Самуилов прислал охрану: тут у них с майором получилось редкое совпадение в мыслях, оба не сомневались, что за Лизой придут, чтобы поставить точку. Битую пешку всегда убирают с доски. Приехали трое добродушных, самоуверенных парней-собровцев. Двое остались дежурить на улице, один засел у входа на первом этаже. С каждым Сергей Петрович выкурил по сигарете, потолковал и убедился, что это такие ребята, с которыми в разведку идти — самое оно. Но также он понял, что для тех, кто придет за Лизой, эти боевики вообще не проблема, так, три камушка на дороге.
Для себя он оборудовал лежбище в конце коридора, навалив для блезиру тюки с бельем. Отсюда ему были видны дежурная сестра, склонившаяся за столом под лампой, и дверь в реанимацию, где спала Лиза. В принципе, мимо него никто не мог пройти незамеченным, разве что пробил бы дыру в потолке, но это лишний шум.
Он не спал и не бодрствовал, а пребывал в том состоянии напряженного внимания, в каком живет музыкант, внимающий тайной музыке, звучащей в нем самом. Лучший настрой для ожидания, не требующий особых затрат энергии, позволяющий на долгие часы безунывно, безмятежно раствориться в пространстве. Время превратилось в шелестящий покров, который баюкал, но не укачивал. Сергей Петрович слышал и голоса на улице, и звуки капающей воды в умывальнике, и перелистываемые медсестрой страницы книги, и все-таки почти прозевал незнакомца. То есть прозевал — неточно сказано. Он засек скользнувшую по коридору тень, но почему-то не сразу сообразил, что это именно тот, кого он ждет.