— Если любимая тебя игнорирует, логично попытаться забыть ее, — сказал как-то вечером Кристофер Саманте и Клаусу. — Да?
Казалось, он пытался убедить в этом самого себя.
Компания поужинала в «Куполь» и теперь попивала кофе на террасе под очень уютным для февраля навесом. Друзья переглянулись, потом сочувственно посмотрели на него.
— Я смущаю вас разговорами о Софи? — спросил юноша.
— Кристофер! — Саманта была потрясена. — Посмотри на меня. Разве меня может смутить кто-то или что-то? Просто…
Она глотнула кофе.
— Мы любим вас обоих, поэтому… — Девушка развела руками. — Я пыталась поговорить с ней на нашей съемке, но не смогла понять, что у нее за проблемы. Кажется, Софи просто хочет разобраться в себе. Думаю, она любит тебя. И я почти уверена, что у нее нет другого парня.
Британец кивнул.
— Знаю. Но все же забыть ее — лучший вариант. — Он допил кофе. — Только вот как это сделать?
Вечером Кристофер не смог поймать такси и поехал домой на метро. В долгом переходе на correspondence [109]по обе стороны висели огромные плакаты с фотографией Софи крупным планом. Парень шел, а глаза девушки будто следили за ним. Реклама духов бесконечно повторяла ее лицо. Он остановился. Несколько мгновений смотрел в глаза любимой. Смеялись ли они над ним? Или в них застыла печаль? Просили ли они подождать? Заставил себя поверить, что глаза просили дать ей немного времени. Влюбленные легковерны, ничего не поделаешь. Но юноша знал: Софи не навсегда исчезла из его жизни.
ГЛАВА 23
Укорачивать юбки было дальше некуда, поэтому их начали отпускать, а пальто стали такими длинными, что ими можно было подметать пол. Чтобы женщины покупали модную одежду, моду надо менять каждый сезон. Последняя перемена перешла все границы, и пальто макси почти не раскупили. Но мода уцелела, и хотя пожилая дама, обитавшая в «Рице», — Габриель Сидони Шанель — угрожала, что эта коллекция может стать для нее последней, она начала обдумывать новую, осеннюю.
Старушка по-прежнему покидала отель только для того, чтобы пройти сорок шагов до maison de couture.
Несмотря на хрупкость, Коко сохранила острый критический ум: на первых примерках она, как дьяволица, разрывала toiles, выдирала рукава, доводя глав ателье до слез. Им казалось, что начальница слишком придирчива или даже выжила из ума.
Габриель так и не полюбила воскресенье: день без работы тянулся мучительно долго, а она превращалась в немощную одинокую старуху. Но в понедельник она снова становилась главой самого известного модного дома в мире. Поэтому пожилая дама «жила на работе», а отдыхала так же неохотно, как и ела: по необходимости, а не по желанию.
И хотя с ней всегда обедал кто-то знакомый, а по Булонскому лесу возил новый шофер, Габриель ждала утра понедельника, чтобы порвать на клочки пиджак, покритиковать подчиненных — снова стать «мадемуазель Шанель».
Жизнь Моник проходила в ожидании волшебного часа наедине с Гаем в трехзвездочном отеле. Их драгоценный ритуал — кульминация недели — почти не менялся. Девушка жадно принимала ласки любимого, чтобы потом лелеять воспоминания о них. За пределами гостиницы, в доме, они держались на расстоянии друг от друга. Моник жила эмоциями, словно прокручивала фильм из воспоминаний, когда становилось одиноко. Кино о чувствах, прикосновениях, о коже Гая, его шероховатой груди, к которой так приятно прижаться. Фильм, в котором любимый ласкал ее, возрождая к жизни, проникал внутрь, доставляя невероятное блаженство, как никто и никогда — ни в прошлом, ни в будущем (она и не позволит). Гай стал дорог ей. Незаменим. Моник будто эмоционально зависела от него.
Изменилась бы ее жизнь без встреч в ужасном номере отеля? Может, мадам Антуан права: нелепо жить с двумя старыми девами, как бедная студентка? Если Моник сможет приглашать Гая к себе, вдруг он сильнее ощутит ее любовь? И захочет видеться чаще?
У сестер не было отбоя от желающих снять комнату. Поменяв квартиру, Моник освободит место для какой-нибудь девушки, только что приехавшей в Париж.
Она начала присматривать жилье и наконец, радуясь и плача в душе, нашла достойное пристанище в Ле Марэ, очень перспективном quartier. [110]
Квартира была просторной, удобной — слишком хорошей, чтобы от нее отказаться. Нанести на стены слой белой штукатурки — и можно переезжать.
Через месяц Моник слезно простилась с хозяйками, и Клаус на новой подержанной машине перевез ее пожитки. Девушка поразилась, как мало вещей накопилось у нее за три года. Теперь она сможет покупать разные безделушки на «Марш О'Пус», чтобы создать уют.
Заполучив собственную кухню, она заново открыла в себе пристрастие к кулинарии. Моник нравилось экспериментировать, нравилось есть. Вкуснятина привлекала к ней в дом Кристофера, Саманту и иногда Клауса на субботние и воскресные обеды.
«Дорогая Катрин, — написала швея сестре. — Теперь у меня в Париже есть собственная квартира. Свободную комнату я называю „покоями Катрин“. Она принадлежит тебе, если захочешь переехать».
Моник предложила Гаю встречаться у нее. В конце рабочего дня, когда все уже разошлись по домам, она нашла любимого в его ателье.
— Я не смогу выкроить больше часа.
— Может, продлишь наши встречи до девяноста минут? — ответила Моник, переступив через задетую гордость.
Гай смутился, но потом расслабился и обнял девушку.
— Да, продлим, прости. Я правда ужасный тип? — Мужчина несколько мгновений держал ее в объятиях, питая светлой энергией любви.
— Да, — согласилась она. — Иногда ты такой.
— Кто будет отвечать за качество изделий дома, когда я отойду от дел? Когда умру? — спросила Шанель Моник вечером в своем салоне.
Девушка удивленно посмотрела на нее.
— Мадемуазель, мы все надеемся, что вы проживете не меньше ста лет.
— Этот пиджак сшила ты? — резко спросила Шанель, указывая на свой наряд.
— Да, мадемуазель.
Шить одежду для главы дома — наибольшая похвала работнику «Шанель».
— Тогда ты — лучшая наследница.
— Но я не дизайнер.
— Мастерство шитья важнее. Это формирует одежду. Согласна? Ты не очень много говоришь. Не бойся озвучить свои мысли.
— Мадемуазель, я не боюсь. Я восхищаюсь вами.
— Восхищение, — язвительно произнесла пожилая дама, — не то, что мне нужно.
— А чего вы хотите? — вздохнула Моник.
— Слушателей, — хмыкнула Шанель. — Чтобы мне составляли компанию.
«Да, — подумала швея, — этого хочет каждый».
— Мадемуазель, а почему вы выбрали именно моду?
— Ох, я перепробовала множество занятий… Хотела стать певицей, но у меня не было такого уж хорошего голоса. Зато я была веселая, вела себя несколько по-клоунски. Удалось даже спеть пару песенок. Я делала шляпки для женщин из Довиля и… — Она нетерпеливо взмахнула рукой. — Это долгая история. Я добилась успеха, потому что не считала женщин, которых одеваю, мебелью, как дизайнеры-мужчины! Ненавижу разговаривать о прошлом. Принеси бокалы. Выпьем за твое будущее!
Моник знала, что Шанель не нравится пить в одиночестве. Девушка дотянулась до скотча, на который указала старушка, налила начальнице полдюйма, а себе каплю.
— Выпьем за работу! — Мадемуазель зазвенела бокалом. — За отличную работу!
— За отличную работу, — повторила Моник, отпивая. — Это все, что у нас будет в жизни? — вдруг спросила она.