Сабрина Альварес и ее отец безмолвствовали. И даже почему-то выглядели совершенно спокойными.
И вдруг я понял.
Зная, что полиция вот-вот явится за ним, отец попросил дочь соблазнить меня, чтобы свалить всю вину на незадачливого частного детектива. Для этого в нужный момент я должен был сидеть на мотоцикле.
— Это он, — просто сказала Сабрина, указав на меня.
Я колебался лишь долю секунды. Мотоцикл ринулся вперед, и, воспользовавшись пригорком как трамплином, я верхом на ревущем и чихающем механизме взмыл над полицейскими.
И вот всадники из КПБЗ уже пришпоривают своих боевых скакунов, чтобы броситься за мной в погоню.
Я пригнул голову. Арбалетные болты замелькали вокруг меня, со свистом вспарывая воздух. Мотоцикл был ниже, чем лошадь, и я благополучно проскочил под нижними ветвями деревьев. Я выехал на автобан, а полицейские по борьбе с загрязнением неслись галопом далеко позади.
В футляре на боку мотоцикла я совершенно случайно наткнулся на старый маузер. Я принялся палить в ближайшего кавалериста. Следом за выстрелом раздавался звук падения гильзы. А вот отдача у огнестрельного оружия оказалась гораздо сильнее, чем у арбалета, и мне пришлось крепко сжимать рукоять пистолета, чтобы компенсировать этот эффект.
На ровных участках автобана у меня было преимущество перед преследователями, но как только на дороге появлялись рытвины и места, занесенные песком, в выигрышном положении сразу же оказывались кавалеристы.
В момент секундного прозрения я осознал, что вооружен устройством, основанным на порохе, то есть взрывчатом веществе, и более того — стреляю из него в полицейских, борющихся против загрязнения окружающей среды. Круг замкнулся. Из-за женщины вся моя жизнь оказалась вывернутой наизнанку.
Папа, прости меня. Сам не знаю, как я ухитрился вляпаться во все это.
Лампочка указателя уровня бензина замигала, моя грохочущая и дымящая машина сначала закашлялась, а затем смолкла. Я спрыгнул со ставшего бесполезным механизма и прицелился в нескольких полицейских, в одного за другим, но пистолет лишь щелкал пустой обоймой. И когда я начал работать кулаками, то повторял слова, которые звучали теперь абсолютно бессмысленно:
— Видимые обстоятельства иногда могут обманывать нас, но на самом деле все совсем не так, как вы думаете.
Они скрутили меня, опутав сетями, как при поимке опасных хищников. Затем отлупили полицейскими дубинками. Думаю, они хотели убить меня, но чудовищное преступление, которое я совершил, должно быть, показалось интересным дежурному офицеру. Он решил, что случившееся — уникальная возможность преподать остальным хороший урок.
Я предстал перед судом. Сабрина и ее отец выступали свидетелями со стороны обвинения. Они утверждали, что сделали все возможное, чтобы убедить меня не залезать на смертоносный механизм, но я, дескать, был одурманен удовольствием, которое получал от загрязнения окружающей среды.
Полицейские подтвердили, что обнаружили меня в тот момент, когда я как безумный давил на газ «харлея», находясь во власти галлюцинаций и вдыхая дым сигары. Они также напомнили судье, что при попытке ареста я обратился в бегство и стрелял в них из револьвера.
«Черт возьми! Эта женщина поимела меня, как желторотого новичка».
Свидетельских показаний моей секретарши Элизабет и моей матери — они утверждали, что всю свою жизнь я был образцовым борцом против загрязнения окружающей среды, сортировал мусор и утилизировал продукты своей жизнедеятельности, — оказалось недостаточно, чтобы повлиять на решение судьи. Ведь все это происходило в самый разгар процесса по ужесточению законодательных норм.
Меня поместили в тюрьму для особо опасных преступников.
Накануне казни мне нанес визит сам президент Брюс Нимрод. Он явился в камеру в сопровождении ассистентки, которая указывала ему дорогу. На слепце были синий костюм, синяя рубашка и синий галстук. Помощница усадила его ко мне лицом.
— Видите ли, господин Толедано, я хорошо знал вашего отца, — произнес президент. — Это был великий борец против загрязнения. Мне рассказали о том, какой героизм он проявил в битве под Альбукерке. Лично я считаю, что это сражение оказалось решающим моментом в нашей борьбе за выживание планеты. Если бы под Альбукерке мы потерпели поражение... — он помолчал, — в мире воцарились бы те, кто загрязняет окружающую среду. Люди превратились бы в эгоистов, которые думают только о собственном маленьком удовольствии в ущерб всему человечеству. Вы не знаете, как было раньше... Люди покупали продукты в громоздкой пластиковой упаковке, которую они тут же выбрасывали. Они управляли полноприводными автомобилями с дизельным двигателем, и в каждой такой огромной машине сидело всего по одному человеку. Заправленные очищенным керосином самолеты повсюду распространяли токсичный дым, прожигавший дыры в облаках...
Казалось, он напряженно вглядывается в меня своими голубыми глазами.
— Раньше почтовые ящики ломились от рекламных проспектов. Бумагу расходовали не глядя. Пластик расходовали не считая. Целые леса изводили на рамки для картин или одноразовые платки. Воздух, вода, почва — люди загрязнили все ради удовлетворения своих мелких желаний. Мало кто сознавал, что творит.
Президент умолк, словно предоставляя мне возможность обдумать услышанное.
— Говорят, вы ехали на мотоцикле, с сигарой и пистолетом. На «Харлей — Дэвидсон», насколько я знаю. На любимом мотоцикле «Ангелов Ада». Понимаете ли вы, что они были нашими врагами — врагами вашего отца и моими? Худшими из всех. Это они убили его под Альбукерке. Пулей из огнестрельного оружия в спину. Загрязнять окружающую среду свойственно трусливым, подлым и равнодушным душонкам. А ваш отец был замечательным человеком. Хоть это вы понимаете?
— Да, — ответил я.
Он покачал головой и вздохнул:
— Временами я спрашиваю себя, не напрасно ли все, что я делаю. Ведь стремление получить удовольствие немедленно всегда будет сильнее голоса совести. Людей не останавливает даже страх, что их собственным детям нечем будет дышать.
— Нет, то, что вы делаете, важно.
— И это говорите мне вы? Судя по всему, отпрыски правителей нефтедобывающих стран готовят серию покушений с целью вернуть себе удовольствие ездить на машинах с бензиновым двигателем. Мне едва-едва удалось помешать лишь одному из таких планов. И вот теперь вы...
— Я очень сожалею, — прошептал я.
Он вновь покачал головой, а его слепые глаза по-прежнему смотрели куда-то вдаль. Даже его лицо больше не было обращено ко мне.
— Как президент ООН, я постараюсь сделать все, что в моих силах.
Он грустно улыбнулся и протянул руку в мою сторону.
Не зная толком, как поступить, я пожал ее, но он ожидал от меня вовсе не этого. В конце концов я понял, что он хочет дотронуться до моего лица.
— Там, на мотоцикле... вы узнали, что такое скорость, не так ли?
— Это было совершенно опьяняющее чувство...
— Вам казалось, что сама смерть вам не страшна?
— Мне казалось, что я... летел.
Президент снова кивнул, на этот раз с пониманием:
— Скоро весь мир узнает это чувство. Завтра я торжественно объявлю о появлении нового вида транспорта. О катапульте. Надеюсь, легкое опьянение от пользования им сможет сравниться с головокружением, возникающим от быстрой езды на мотоцикле.
— Я в этом уверен, — ответил я.
Он провел рукой по моему лицу, будто желая составить представление о моем облике. Затем сделал знак ассистентке, чтобы та вывела его из камеры.
Казнь через повешение проходила в уютном сквере во дворе моего дома. Лучи утреннего солнца заливали окрестности.
Посмотреть на церемонию собралась целая толпа: полицейские из ПБЗ, зеваки и несколько знакомых лиц.
В первом ряду стояла моя мать. Низкая, тщедушная фигурка в черной куртке. Каждый раз, когда она пыталась взглянуть на меня, ее лицо искажалось от горя. Справа от нее стояла Элизабет, проявлявшая гораздо больше эмоций.