Улица Полянка… пустая, только кучка граждан на углу толчется, у одного под господским пальто угадывается мундир… Лучше обогнуть, не задерживаться. Вот заорали:
— Эй, куда, охвостень? Стой, говорю!
Это Ивану или тому мальчишке, что улицу у лавки перебегал? Выяснять незачем — с разбегу на забор, спрыгнуть во двор, потом наискось… За спиной осыпалась развалившаяся поленница… запаслись как на полярной зимовке, мещане-дармоеды…
Через ворота пришлось перелазить — заперлись наглухо. Сбоку за забором гулко взлаяла барбосина, вот же откормили зверя, купчишки проклятые…
Увязая в снегу и чуть не потеряв сапог, керст преодолел голый сад, вспрыгнул на очередной забор — переулок был пуст, только вдалеке семенила баба с двумя корзинами. За домами сухо треснуло, сразу еще и еще… Револьвер! Может, и раньше стреляли, в скрипе снега и гавканьи озверелого бобика разве разберешь. О, а это точно винтовка…
Ванька перебежал переулок, стараясь двигаться вдоль забора и не особо отсвечивать. Нужно было проскользнуть к углу Монетчикова переулка — там Типография Сытина, можно сказать, основная пролетарская цитадель Замоскворечья с серьезной боевой дружиной. Они там долго держались, пока типографию царские каратели прямой наводкой из пушек не сожгли.
Обречена революция, это Иван знал и понимал. Не изменит историю ни вмешательство одного-единственного, застрявшего между жизнью и смертью, человека, ни даже вооруженной группы решительных керстов. В том смысле, что отдельный день-то изменить можно, но в целом… Вон как с «Максимом Горьким» вышло, уж сколько стараний приложено, сколько вариантов изобреталось… Да, настойчиво предупреждали, звонили куда надо, и так и этак… Не разбился самолет в то роковое 18 мая[8], через два дня оземь брякнулся… Пожили, конечно, летчики и пассажиры чуть дольше, только и смертный список оказался на две фамилии длиннее. Нет, ничего не спрямишь в истории. Но это не значит, что в такой день как нынче, простительно дома отсиживаться и труса праздновать. Керст полноценная боевая единица и то, что он смерти не боится, в такой ситуации только в плюс…
Смерти Ванька действительно не боялся, но опасался, что пошлют его дружинники не на баррикаду, а совсем по иному адресу. Там каждый револьвер и патрон на счету, соваться с одним топориком в серьезный бой просто смешно. Эх, надо было оружейный сундук взломать и плевать, что по тому вопросу Старший скажет…
Но возвращаться и ломать крепкий сундук было поздновато. Ничего, имелись бы руки и смелость, а дело бойцу найдется.
…Глухой цокот копыт — через перекресток пронесся десяток всадников. Ванька с опозданием шатнулся к забору. Уланы или казаки? Не разглядел от неожиданности. Тьфу, аж в пот бросило, нужно поосторожнее, лучше дворами. Тут до Монетчикова не так далеко, напорешься сдуру…
А ведь и, правда, сдуру. Казаки на смутную фигуру керста внимания уж точно не обратили. Разве что если специально заорать или к лошадям подскочить. Призрачность — большое преимущество в подпольной и партизанской работе. Вот только осознать что ты не совсем живой, привыкнуть к такой подробности личной жизни получается далеко не сразу. Как говорит Старый — «в нутро должно врасти». Пока не случилось, оттого мандраж и нервы как у гимназистки. Тьфу, аж во рту пересохло…
Снег на вкус отдавал сажей, юный керст сплюнул холодную гадость, подышал на озябшие руки, хекнул, подпрыгнул и ухватился за гребень забора. Сугроб, падла, ноги не выпускал. Ванька брыкнулся, с некоторым трудом подтянулся. Ничего-ничего, летом только неправильные революции случаются, пролетариат по холодку любит настоящим делом заняться…
Двор двухэтажного дома был старательно выскоблен, оттого сапоги на булыжнике норовили оскользнуться. Керст направился к садику в глубине…
— Вот он, голубчик! — сказали сбоку.
— Вы осторожнее, Владимир Сергеевич, неровен час… — испуганным басом заметили тут же.
Ванька обернулся.
В него целили из револьвера. Дырка коротенького рыльца ствола покачивалась, но все равно ощущать на себе взгляд железки оказалось на редкость гадостно. Оружие навел господинчик отвратительного вида: с ухоженной бородкой, ехидным прищуром, в пальто с бархатным воротником — ну сущая реакционная интеллигенция, всенепременный будущий троцкист. Рядом с ним топтался дворник — гигантские сапожищи, фартук, бляха вертухайская и толстенная оглобина-дубина в лапе.
— Я вам чего, утка, чтоб целиться как в тире? — мрачно спросил керст. — Иду и иду себе.
— Вот наглец! — все так же мерзко щурясь, воскликнул господинчик. — А скрути-ка ему, Ермолай, руки. Квартальному сдадим, а там уж…