– Так, давайте не будем об этом. Тема тупиковая, – нахмурился Шульцев.
Собеседники пригубили коньяк и после непродолжительной паузы Ольшанский ответил:
– Хорошо быть интеллигентными людьми, не правда ли? Вот как вы считаете, Герман Владимирович, чем бы закончился наш спор о религии, будь мы кем-то вроде тех, что кричат сейчас за окном? Полагаю, ничем хорошим: вы бы всадили мне ножик меж ребер, я полагаю.
Тем временем за окном настойчивый голос через громкоговоритель требовал от протестующих разойтись. Митингующих оттесняли с улицы. Некоторые из манифестантов бросали в полицейских бутылки и камни, после чего сквозь толпу к ним пробивалась группа омоновцев и растаскивала по автобусам. Видя это, многие спешно покидали улицу, – толпа заметно редела.
Внезапный звон стекла заставил Германа Владимировича и Варфоломея Яковлевича подскочить в креслах. Кто-то из бунтовщиков перед задержанием успел запустить в воздух бутылку, которая влетела прямиком в окно Ольшанского. Герман приподнялся и неуверенно сделал несколько шагов в сторону окна, вытянув шею, словно гусь, готовящийся к атаке.
– Лучше не подходите сейчас к окнам, – с абсолютным спокойствием посоветовал хозяин квартиры своему гостю.
В это время в дверь гостиной раздался стук. Ольшанский не успел ничего сказать, – в ту же секунду, не дожидаясь ответа и распахнув дверь, в комнату влетела домработница Любаша.
– Якыч, ты как тут? Шо случилось? – заохала она.
Домработница называла Варфоломея по отчеству, но сокращенно – Якыч. Он был не против. Ему даже нравилось такое обращение. Любаше было уже за пятьдесят. Баба она была простая, деревенская, роста невысокого, с лицом морщинистым, худая – но бойкая. В Москве Любаша проживала давно, но казацкий говор и панибратская манера общения так и остались при ней.
Ольшанский успокоил домработницу, указав на то, что хулиганы повредили наружное стекло. В оконной раме оставалось второе, внутреннее, а потому снегом комнату за ночь бы не замело, если, конечно, не прилетит вторая бутылка или кирпич. Однако полиция уже заканчивала свое дело, и демонстранты практически ушли с улицы, переместившись дальше в центр.
– Я, это, убрала там все, на ужин рулетиков напекла, – отрапортовала Любаша и осмотрела гостиную.
Поленья в камине уже прогорели, а угли начинали угасать. Ольшанский, устало развалившийся в кресле, держал в руке свой снифтер с коньяком. Второй наполненный бокал одиноко стоял посередине журнального столика, отражая в стекле прогорающие красные угольки. Рядом с бокалом лежал блокнот Ольшанского и разбросаны листы с рукописями.
– Я слышала, ты говоришь тут с кем-то, думала гости у тебя, заходить-то не стала сразу, а собралась уж домой, так вон чо: стекло разбили, ухари, мать их!
– Ничего страшного, Любаш, завтра мастера вызову. А ты ступай, поздно уже. А лучше в гостевой переночуй, на улице неспокойно.
– Да ну, ты шо, Якыч! Муж убьет. Побегу я. До дома-то недолго. Чего тут идти-то? Кого мне там бояться на улице? Сама кого хошь оприходую, мама не горюй!
Любаша попрощалась и вышла из гостиной, прикрыв за собой дверь.
– Уж слишком фамильярно домработница с вами изволит речь вести, Варфоломей Якыч, – произнес Шульцев, развернувшись в кресле лицом к Ольшанскому.
– До этого не переживайте, Герман Владимирович, – устало ответил хозяин квартиры. – Я ее давно знаю, она практически член семьи. Еще моя покойная матушка, помнится, ей физику преподавала в училище.
– Смею заметить, – ехидно рассмеялся Герман, – предмет не зашел, коллега.
– Что ж, каждому свое, маэстро.
Посидев еще несколько минут в тишине у дотлевающих в камине углей, Шульцев вернул свой бокал на стол и поднялся с кресла.
– Пожалуй, и мне пора, – произнес он уже вполне трезвым голосом.
Ольшанский предложил не торопиться и переждать окончательного затишья на улице, однако гость настоял на своем.
– Сердечно рад гостеприимству, – ответил Герман, – но вынужден откланяться, да и извозчика моего пора бы уже домой отпустить: дети, семья, – сами понимаете.
– Ну что ж, благодарю вас, коллега за приятный вечер. Увидимся в редакции, – улыбнулся Ольшанский, пожимая руку своему собеседнику.
Он долго не отпускал ладонь Германа, тряся ее в воздухе, словно вспоминал что-то важное, после чего добавил:
– И еще… Вынужден признать, наш с вами сегодняшний разговор был переполнен канцелярщиной и неестественной любезностью. Если бы кто взялся читать книгу или смотреть кино с подобными скучными диалогами, – безусловно бросил бы на середине, а то и раньше. Люди так уже давно не разговаривают. Но именно такой формат требуют редакторы современных политических изданий. С вашего позволения, я почерпну идеи из нашей беседы при написании пары статей и рассказов для коммунистической газеты «Красная заря».