«Литературная газета» в моих руках чуть подрагивала. Я пробегал глазами статью за статьёй, не понимая ни строчки. Мысли о Катерине вновь овладели сердцем. «Увидимся… увидимся на рассвете… обнимемся жарким взглядом…»
В голове начали появляться строчки, затем — рифма. Я убрал газету и достал блокнот с ручкой. Боясь забыть, судорожно начал записывать.
Вагон чуть тряхануло, так что мне пришлось ухватиться за поручень. Самопишущее перо выпало из моей руки, с щелчком стукнулось об пол и покатилось под ближайшее сидение. Тут же раздался электронный женский голос:
— Уважаемые пассажиры! Приносим извинения за доставленные неудобства и просим вас не терять предпраздничного настроения! С наступающим!
— Вы уронили, — донеслось до меня тихо и стеснительно. Девочка, под чьё сидение закатилась ручка, с виноватой улыбкой протягивала её мне.
— Большое спасибо, — сказал я, принимая ручку и благодарно наклоняя голову, отчего девочка смутилась ещё сильнее и спряталась в воротник шубы.
В «Авеню» как всегда людно. Как всегда посетители элегантны и утончённы. И как всегда между столиков по неизменной траектории ходил Павел и следил, чтобы всех всё устраивало.
На сцене парень в белом костюме играл на саксофоне известный шлягер из кинофильма «Ирония судьбы».
Я аккуратно, чтобы никому не помешать, пробрался к хозяину заведения и спросил, будет ли Катерина сегодня петь.
— Несомненно! — ответил Павел. — Катрин — наша прима! Многие здесь сидящие только и приходят ради того, чтобы послушать её божественный голос!.. Скажу по секрету: один из продюсеров заинтересовался нашей красоткой и зовёт её сниматься в новом блокбастере…
— Мне нужно её увидеть, — выпалил я, чувствуя свои горящие щёки. — Прямо сейчас.
Павел опешил.
— Ну как же, — сказал он, бросая взгляд на сцену. — Через пять минут она выйдет, и…
— Наедине, — сказал я и тихо продолжил, взяв Пашу за предплечье: — Ну чего ты, мы же с тобой столько лет знакомы… Помнишь молодость? А наши кутежи, помнишь?
Хозяин «Авеню» засуетился. Его обширный лоб вспотел, крохотные усики тоже. Он машинально достал платок и начал вытираться.
— Не знаю, — наконец, сказал он. — Если Александр пропустит тебя, то…
— Александр — это телохранитель, так? Я поговорю с ним. Скажи только, где её гримёрная?
Павел проглотил слюну. Видно, что он колеблется, и мне было непонятно, почему он так переживает из-за моей безобидной просьбы.
— Там, — указал он подбородком в сторону. — Только прошу… — Паша осёкся.
Его глаза округлились, испуганный взгляд перескочил на кого-то за моей спиной. Я обернулся и увидел тучного господина, заходящего в зал в сопровождении по-видимому, сотрудника безопасности — его чёрный костюм, чёрные же очки, бритая налысо голова и каменное выражение лица давали сделать лишь один вывод.
— Вергилий Асамбекович! — чуть ли не прокричал Павел и, забыв обо мне, подпорхнул к господину. — Пожалуйста, сэр, ваш столик уже готов!..
Я не стал наблюдать за этими любезностями и направился в сторону, куда указал хозяин ресторана.
Длинный коридор. Я пошёл вперёд, разглядывая таблички и надеясь обнаружить ту заветную, висевшую на гримёрной певицы. Саксофон гулко играл за спиной, становясь всё тише, и когда он почти смолк, я услышал кашель.
Этот кашель, судя по его басистому звучанию, принадлежал явно не хилому мужчине. Так кашлять мог позволить себе только обладатель огромной грудной клетки, вмещающей в себя литры воздуха. И что-то в этом кашле было очень знакомое.
Коридор закончился поворотом, из-за него доносился кашель. Я свернул и увидел широченную чёрную спину с белой надписью «SECURITY».
Охранник и правда оказался не дюжего роста и очень, просто неприлично широк в плечах. Те вздрагивали при каждом раскате кашля, а под натянутой тканью футболки напрягались тугие узлы мышц. Руки, согнутые в локтях, были размером с талию обычного человека. И я понял, что эти самые руки сейчас вышвырнут меня из ресторана.
Мой взгляд поднялся выше, к блестящей, потной лысине секьюрити. Складки прямо над шеей были похожи на сморщенную рожицу (будто Волан де Морт на голове профессора Квиррелла, подумалось мне тогда). Вдруг охранник, прекратив кашлять, начал медленно, словно айсберг, поворачиваться. Наконец, он вперился в меня красными слезящимися глазами.
— Сашка! — вскричал я, узнав сокурсника по литфакультету.
— О, Ромка, — мокро шмыгнув и утерев платком нос, сказал он грубым басом. — Чего это ты тут?
На первом и втором курсе института, вплоть до разделения по специальностям: поэт — прозаик, мы с Сашкой вместе зависали. Помню, как холодными вечерами, сидя перед одним ноутбуком, пытались писать в соавторстве рассказы. Некоторые из них, надо признаться, даже были напечатаны в университетском журнале. Но Сашка больше любил писать короткие лиричные стихи о родном крае, поэтому на третьем курсе ушёл в группу к поэтам. Потом мы ещё держали дружбу, но исконная институтская вражда поэтов и прозаиков нам всё-таки мешала. И после выпуска вовсе перестали общаться, даже по телефону или через сеть.
— А ты чего? — вопросом на вопрос ответил я, опешивший от неожиданной встречи.
— А я здесь работаю, — проговорил Сашка и шумно высморкался в платок.
— Болеешь? — сочувственно заметил я.
Секьюрити недовольно буркнул, как бульдог, и сказал:
— Подцепил сегодня какую-то дрянь, коронавирус что ли. Всю смену как этот… — Он яростно чихнул.
— Будь здоров, — сказал я. — Ты бы пилюлю принял, сразу помогает…
— Да не люблю я эту вашу химию, — простонал Сашка. — Не бывает так, чтобы р-раз — и здоров. За всё нужно платить. — Он пристально оглядел меня. — Так чего ты сюда припёрся, Ромка? Ни слуху от тебя, ни духу… Соскучился что ли?
И тогда я, вновь краснея, всё ему рассказал, чуть приукрасив, естественно, взаимные чувства Катерины и меня.
— Ну, ты даёшь, — удивлённо и как-то обиженно сказал Сашка. — Такую даму охмурил. А я всё думал, что после твоей несчастной любви на первом курсе ты зарёкся не связываться…
— Не будем о прошлом, — попросил я. — Так что? Пустишь меня?
Сашка вновь высморкался, пристально поглядел на наручные часы и серьёзно пробасил:
— Всего две минуты. Через две минуты я открою дверь и вышвырну тебя. Ничего личного, такая работа.
— Я понимаю, Саша, — радостно сказал я, поправляя галстук-бабочку. — Надеюсь, успею…
— Наш пострел везде скоростр…
— Но-но! — засмеялся я в хитрые глаза друга. — Ну, давай уже, пропусти меня к ней…
Катерина стояла у зеркала, окружённого круглыми белыми лампочками. Девушка, занятая своей красотой, не заметила меня, поэтому я решил немного оглядеться, чтобы оценить обстановку.
Мне ещё никогда не приходилось видеть таких больших гримёрных. Здесь была даже собственная сцена. И был огромный, просто гигантский гардероб. Его двери-купе оказались распахнуты, и я увидел ряды висящих платьев, будто в модном женском бутике. А у дальней стены гардероба навалены горы игрушек и всевозможных подарков.
— Роман? — удивилась Катерина, заметив моё отражение в зеркале, и, повернувшись, спросила: — Что вам нужно?
— Всего лишь хотел увидеть вас, — проговорил я, дрожащей рукой достал заветный листок и с трудом развернул его. — Я тут написал…
— Ах, вот в чём дело, — сказала девушка, покосившись на лист, и улыбнулась. — Ну, читайте!
Я прокашлялся, ещё немного помял лист и начал:
— Я буду писать для тебя
И в стихах, и в песнях, и в прозе.
Ты — муза, ты даришь слова,
Словно дождь поцелуи розе.
Я буду писать о том,
Как увидимся мы на рассвете.
Как прикрою тебя зонтом,
И минует нас зной и ветер…
Я на мгновение оторвал взгляд от листа и увидел задумчивое лицо Катерины. Она будто прикидывала, как мой главный редактор, сколько можно заплатить за этот стих.
— Как обнимемся жарким взглядом,
Жарче самого сильного лета!..
Как сладостным ароматом,
Зазвенит бутон…
— Ясно, — сказала певица и, не дослушав, отвернулась к зеркалу и начала поправлять причёску.